Странная команда села в самолет: Антон, Лиза, Мальвина и я. В Свердловске тридцать градусов мороза. В зауральские трудовые колонии поезда отправляются только два раза в неделю. Взявшая на себя роль Жанны д’Арк Лиза не стала ждать поезда, нашла шофера. Загрузившись в “москвич”, мы поехали куда-то за четыреста километров, на север. Воет вьюга. На полпути в поселке Заветы Ильича обедаем в столовой. Выходим – машины нет, угнали. Только в самом плохом кино могло такое произойти. Пустая трасса. Вьюга. Шофер матерится. Лиза, не обращая ни на кого внимания, преграждает путь грузовику с нефтебаком. Он единственный в вое вьюги появился на брошенной трассе.
Лиза и Антон уезжают, оставив меня с Мальвиной и матерящимся шофером “москвича”. Не помню повода, но начинается дикая драка: шофер избивает меня, вымещая, видимо, всю злость за похищенный автомобиль. Мы попадаем в милицейский участок. Дежурный милиционер хочет понравиться Мальвине. Он предлагает выпить тройного одеколона: выставляет флакон, потом добавляет еще два. Я напиваюсь в первый и последний раз тройным одеколоном. Мы миримся с водителем. Он тоже по-своему сумасшедший: уверяет нас, что маршал Семен Михайлович Буденный – его родной дед, что “москвич” был подарком маршала. Ночью, протрезвев, мы с Мальвиной понимаем, что должны срочно ехать в колонию. Вспомнили и название колонии – Половицы.
В четыре утра милиционер остановил трейлер, который ехал в Половицы. Всю дорогу спим. “Папу расстреляли! – сказала бледная как облако Лиза, когда мы встретились. – В этот вторник”. Мы опоздали на три дня.
…Антон на обратном пути купил в Свердловске пластинку Луи Армстронга производства Германской Демократической Республики. Это была первая официально появившаяся в СССР джазовая пластинка-гигант. В Москве она была абсолютным дефицитом, мечтой любого джазомана. Когда Антон сказал продавщице: “Дайте мне Сачмо”, – та не поняла его (Сачмо, “губастик”, – прозвище Луи Армстронга).
Фотография 6. 1963 год
Сюда мы ходим есть харчо, котлеты, компот из сухофруктов. Напротив кафе – издательство газеты “Заря Востока”. Многие из нас работают там внештатными корреспондентами.
В углу кафе стоит длинный дубовый стол, где собираемся мы, безвестные гении. Алик Бакурадзе – поэт, гений. Серго Саркисов – тоже поэт, гений. Гоча Соселия – философ, гений. Гайоз Барбизонов – певец, буддист, гениально играющий на ситаре. Я – Ираклий Квирикадзе, будущий писатель, конечно же гений. Есть еще писатель Чичуа, и он гений, но он презирает меня, я презираю его. Я всюду ловлю реальные сюжеты, он их ненавидит. Он фантаст. В его сюжетах герои блуждают по галактикам…
Так вот, Лука Месхи, случайно забредший в наше кафе, пьет вино и уверяет меня, что помнит все девять месяцев, проведенных в материнском чреве. Помнит с того момента, когда, победив миллион себе подобных сперматозоидов-головастиков, первым доплыл до финиша. Хотелось спросить: “Лука, врешь же?” И я спросил. Удивила невозмутимость, с какой он продолжал рассказывать эту маловероятную историю.
Вот в это самое время в “Кафе сирот” вошел штатный фотограф “Зари Востока” Гурам Патарая и сфотографировал меня и Луку Месхи – твоего, Чанчур, троюродного дядю, сегодня известного ученого-микробиолога из Болоньи. Он редко приезжает в Грузию. Слушая Луку тогда, в 1963-м, я всё больше и больше входил во вкус его рассказа. Годы спустя написал сценарий “Лунный папа” о необычных приключениях его мамы Лауры Квирикадзе, пока сам крошка Лука рос, креп, плавая в маминых водах. По этому сценарию режиссер Бахтияр Худойназаров снял фильм, получивший призы на престижных фестивалях. Но фильм и рассказ Луки Месхи во многом отличаются друг от друга. Особенно финал.
Мы с Лукой выпили в тот день в “Кафе сирот” три бутылки “Кахетинского № 8”. После того как мы с ним осушили вторую бутылку и приступили к третьей, он сказал:
– Лаура Квирикадзе была наивной шестнадцатилетней дурочкой и не собиралась становиться моей мамой. Однажды ночью она уколола палец об острый шип дикой розы. Лаура возвращалась с концерта артистов, приехавших в нашу деревню Лио. Концерт понравился ей. Она брела в темноте и насвистывала песню из репертуара сестер Ишхнели. Решив сократить путь к дому, Лаура пошла пустырем, заросшим кустами диких роз. Кто-то, кто через полчаса станет моим папой, подошел к ней и назвался актером той заезжей театральной труппы. Дальше они пошли вместе и свистели уже дуэтом. Потом упали в траву. Выглянула из-за облаков луна. Быстро сделав Лауру моей будущей мамой, актер встал с мятых ночных трав и исчез. Исчез навсегда, “словно растворился в лунном свете”, – скажет потом Лаура. И никто – ни мама, ни мой дедушка Иосиф, деревенский милиционер, ни бабушка Натали – никто никогда не узнал, кто он.