С трудом выдернув на ходу попавшие в него стрелы, он продолжал бежать, сквозь зубы обзывая крестьян безмозглыми дикарями.
Сторожа напрасно гнались за ним, громко призывая на помощь остальных. Кофио все-таки удалось от них ускользнуть. Переступив порог дома, он быстро разделся и улегся в постель.
Теперь Олекану пришлось ухаживать за ним. В благодарность поправившийся Кофио пригласил его к себе на обед.
Олекан, прекрасно зная самый большой недостаток своего друга, прежде чем пойти к нему, плотно поел. Кофио же, несмотря на то что за завтраком уплел три больших калебасы просяной каши, на обед отварил столько батата, словно рассчитывал на двенадцать человек. Он приготовил даже соус из душистого пальмового масла со свежим перцем и нарезанным кружочками луком. Глядя на такой соус, прямо слюнки текли. А от батата, выложенного в большую калебасу, шел аппетитный запах.
«О! Какой прекрасный обед!»—воскликнул Олекан.
«Дорогой Олекан, если ты мне позволишь, — сказал Кофио,—я сейчас только почищу все бататы, а уж потом мы будем спокойно брать их, макать в соус и есть в свое удовольствие».
Олекан, уверенный в том, что этот неисправимый обжора просто искал предлога для того, чтобы срезать потолще кожу с клубней, — оставшись один, он сможет объесть ее как следует зубами, — не стал предлагать свою помощь. Но коварный Кофио придумал новую хитрость: разрезая клубень на две половинки, он смотрел на каждую из них с расстроенным видом и восклицал: «Совсем порченный... И этот несъедобен!.. Этот тоже не годится!.. Чем я прогневил богов, что у меня столько гнилых бататов!.. Вот еще один!.. О великий Шембелебе, мне стыдно за то, что так все получилось, и именно сегодня, когда я пригласил на обед моего лучшего друга Олекана!..» После каждого такого причитания с отвращением отбрасывал разрезанный батат в сторону.
Олекан молча — сначала с удивлением, потом с грустью — наблюдал за Кофио. Но вот лицо у него помрачнело. В голове Олекана созрел довольно хитроумный план, как отомстить наглецу за все его проделки. В глазах засверкали зловещие огоньки, а губы искривила злорадная усмешка. Он провел рукой по лицу и решительно встал.
«О, неужели ты так и уйдешь голодным? — воскликнул Кофио, притворяясь, будто ничего не понимает. — Ведь ты же знаешь, что, по законам африканского гостеприимства, нельзя есть, не пригласив к столу даже чужого человека, хотя и самому-то еле-еле хватает. А ты, Олекан, кажется, не чужой мне, а друг и даже больше, чем друг, ты мне брат родной!»
«Я это знаю», — сквозь зубы процедил Олекан.
Наклонившись, он поднял один из бататов, которые хитрец Кофио откинул в сторону, посмотрел на него, бросил с отвращением на землю и заявил, что он действительно никуда не годится.
Кофио был доволен, уверенный, в дом, что после этого его друг уйдет домой, а он спокойно соберет все клубни и наестся до отвала.
Но Олекан снова наклонился, поднял еще один батат, опять посмотрел на него и опять сказал, что он совершенно гнилой. С отвращением он бросил его на землю и с силой раздавил ногой.
Кофио даже подпрыгнул на месте.
Олекан, наблюдая за ним краем глаза, заметил это и разошелся вовсю:
Так он напевал, продолжая с яростью топтать все клубни без разбору.
На глазах у Кофио будущий обед превращался в жалкое месиво. Негодуя, бедняга то и дело откидывался назад, воздевал руки к небу, моля о защите, но высказать свои мысли вслух не решался.
«О, мои циновки, что с ними стало! Мне наплевать на эти гнилые бататы, но мне жалко моих циновок! Что ты с ними сделал, Олекан?.. Хватит же, Олекан! Ради Шембелебе, что с тобой случилось, Олекан? Да... да... ты с ума сошел, Олекан!» — стонал он, заливаясь горючими слезами, потому что у него от голода начало уже сосать под ложечкой.
Не обращая внимания на его причитания, Олекан довел до конца свою затею, решив на всю жизнь проучить Кофио. После этого он собрал циновки и понес мыть их в прозрачной воде источника, журчащего среди камышей и замшелых камней, неподалеку от жилища своего столь негостеприимного друга.
Вернувшись, он разложил их во дворе Кофио, который все еще продолжал содрогаться от рыданий, и отправился домой.
В тот день Кофио понял наконец, что обжорство — это отвратительный порок, что обман не проходит безнаказанно и от возмездия никуда не уйдешь, — закончила свою сказку нам Алайя.
Дети, довольные тем, что зло наказано, поднялись со своих мест, пожелали доброй ночи любимой бабушке и пошли спать.