Вторым пунктом в воображаемом плане значился директор. У этого волшебника была какая-никакая власть над Поттером. И добрый дедушка обязательно попробует этой властью воспользоваться. Настоящая Харолина росла тихим и послушным ребенком, который если и взбунтует, то немного и ненадолго, а по-настоящему против взрослых никогда не пойдет. Такая будет очень просить не отправлять ее к Дурслям снова, но поедет и будет молча страдать у дяди и тети, если ей заявят, что она должна и это для ее блага.
Что ж. Мне пока не выгодно, чтобы Дамблдор узнал о моей повышенной самостоятельности. Пусть думает, что будет достаточно пожурить-поругать меня за побег, а потом напомнить, что я должна жить с Дурслями, и Поттер, как дрессированная собачонка, выполнит команду. Самое главное, чтобы директор не надумал покопаться у меня в голове! Совсем не хочется после этого внезапно полностью забыть себя и превратиться в какое-то овощеподобное создание, способное мыслить лишь шаблонами, идти куда велят и жить чужим умом.
В следующий пункт плана я вписала Квиррелла. Пока я на него не смотрела, все было нормально. Но стоило уставиться на фиолетовый тюрбан, как я непроизвольно громко выпустила воздух сквозь зубы и едва не схватилась за голову.
«А думала, что избавилась от этой проблемы в другом мире и в другом теле», — тихо шипя, подумала я.
Так уж вышло, что в прошлой жизни лет в шестнадцать меня начали мучить скачки давления, некоторые из которых сопровождались обмороками. В итоге меня прогнали по всем врачам и процедурам, выяснив и отклонения в размерах почек, и запаздывание в раскрытии одного клапана сердца. И то, что у меня наблюдается сужение сосудов головного мозга в правом полушарии. В конечном итоге все кончилось диагнозом, таблетками, списком рекомендаций и запретов. Ничего особенного, я могла жить обычной жизнью, но иногда, особенно в холод и от усталости ощущала резко появляющуюся острую боль как раз там, где нынче красовался шрам. Боль всегда была резкая и неприятная, будто кто-то втыкал что-то мне в голову. И я была беспомощна как-то себе помочь в эти короткие приступы, только пережидать. И тогда я представляла, будто это полдюжины темных магов в черных плащах насылают на меня проклятие, а мне нужно избавиться от них, будто от мишеней в биатлоне. После десятого или двадцатого приступа я даже, кажется, начала верить в истинность своей фантазии, потому как боль утихала в тот самый миг, когда лопался, будто шарик, последний злой колдун.
Вцепившись в собственное бедро ногтями, я медленно досчитала до десяти, глубоко и размеренно дыша, а потом снова посмотрела на Квиррелла. Тот, кстати, моей реакции не заметил. Зато на меня задумчиво косился Северус Снейп и с беспокойством — Невилл Лонгботтом.
После ужина первой из-за стола Слизерина вскочила невысокая темноволосая девушка и пусть негромко, но отчетливо призвала первокурсников собраться вместе. Ни за одним столом не наблюдалось никакой системы, сдержанности, построений и тому подобного. Уставшие подростки от одиннадцати до восемнадцати тихо гомонили и утекали из Большого зала тонкими ручейками. Но нас староста придержала, пересчитала и только после этого повела прочь, когда все остальные уже освободили проход.
— Меня зовут Джемма Фарли, — оглянувшись и обведя нашу стайку взглядом, представилась девушка и продолжила путь. — На ближайший год я и Маркус Флинт — ваши мамочка и папочка в стенах Хогвартса.
Сказано это было четко, с нажимом, тем самым тоном, после которого никому не хочется смеяться.
— Если у вас что-то случилось, вы идете к одному из нас. Если вам что-то нужно — ответ тот же. Мы отвечаем за вас головой, так что ваше здоровье, учеба и поведение — наша с Маркусом ответственность. — Эту речь я слушала внимательно и с интересом. — Но мы не будем носиться с вами, как с несмышленышами, учтите. Вам не по пять лет. И вы попали на Слизерин! — продолжала девушка.
Мы дошли до спуска в подземелья, и Джемма замолчала. Первокурсники сгрудились и нерешительно потекли вниз, причем девочки невольно протиснулись в центр, оттеснив к внешнему краю даже Драко. А вот Невилл как-то удержался в серединке, и его подперли так плотно, что Тревор то и дело жалостливо поквакивал и побулькивал у мальчика в руках. Но вот только тесниться не было смысла — ширина лестницы и коридора за ней позволяли идти совершенно свободно даже в ряд, а жарко пылающие факелы разгоняли любой намек на пугающие тени.
В подземельях стены украшала только резьба по камню и дереву, никаких гобеленов или картин не наблюдалось. И гостиная факультета пряталась не за портретом какого-нибудь аристократа, а за мало чем отличимым от остальных барельефом.