На самом деле у пропана нет никакого запаха, то есть почувствовать его невозможно, а утечка узнается по запаху специального вещества, одоранта, который примешивают к газу для своевременного его обнаружения. Из своего темного угла Никасио здоровается с Франсиско – не очень громко, стараясь того не напугать, но и не совсем тихо, чтобы слесарь понял, что в подвале находится кто-то еще. Однако Франсиско ему не отвечает. Как не отвечает и на вторую попытку Никасио привлечь к себе внимание. Понятное дело: ведь мы с ним встретились в одном и том же подвале, да вот только в разные дни. И тут выясняется, что Никасио почему-то не может двинуться с места, словно его приковали к бетонной стене. Ну и ладно, тогда я просто понаблюдаю, как слесарь будет работать. А Франсиско тем временем собрался разжечь паяльную лампу. Ты что делаешь, дурень? Совсем спятил? Неужели и вправду не чувствуешь, как тут пахнет газом? Ты разве не читал утренних газет? Стоит тебе чиркнуть спичкой, как погибнут пятьдесят детишек. Остановись, остановись же, Христом Богом прошу! Но слесарь не слышит криков Никасио, который, будучи не в силах выбраться из своего угла, тянет к Франсиско руки в отчаянной попытке помешать ему. А тот продолжает возиться с паяльной лампой. И еще до того, как успевает вспыхнуть пламя, происходит дефлаграция, то есть пламя распространяется по горючей газовой смеси. Трещат стены, и нижняя часть здания обрушивается. Никасио издает дикий вопль – он вопит изо всех сил, какие только есть в его глотке и легких. Мариахе заглядывает к нему в спальню. Что с тобой? Почему ты кричишь? Господи, как ты меня напугал!
Уверяю вас, в тот день, ставший самым черным в истории Ортуэльи, я никакого взрыва не слышала. Наверное потому, что возилась на кухне при включенном радио, а я всегда его включала, занимаясь готовкой. Полная тишина в доме давила на меня, вызывала непонятную тревогу (ночью я крепко спала и ни о чем таком не думала). Зато днем мне и до сих пор чудится, будто за шторами, или под столом, или в шкафу кто-то прячется, следит за мной и только выжидает удобного случая, чтобы напасть сзади. Поэтому мне нужно постоянно слышать голоса и шум, видеть рядом кого-нибудь, на чью защиту можно рассчитывать, а если дома никого нет, я включаю радио, и это меня сразу успокаивает, словно я уже не одна. Даже когда Хосе Мигель храпел в постели, это давало мне чувство безопасности. А так как к его храпу я привыкла, то или не просыпалась вовсе, или просыпалась лишь изредка, на короткое время; зато тот, кто прятался в шкафу, сразу же понимал: с попыткой нападения ничего не получится, так как в доме у меня найдется заступник.
Мой отец постоянно разговаривает сам с собой, правда, иногда беззвучно. Но по движению губ легко угадать, что он опять погрузился в одну из таких бесед. А еще ему очень нравится вести воображаемые разговоры со своей покойной супругой, или с Нуко, или, наверное, даже с голубями. Случалось, при этом он вдруг хмурился. Что с тобой? Мне пришлось отругать Нуко, мальчик плохо себя вел. И тотчас принимался рассуждать о том, что детей надо держать в строгости, пусть с самого раннего возраста знают: не все им позволено. И должна вам сказать, что я с годами все лучше понимаю своего отца, хотя самой мне не помогает то средство, которое использовал он, создавая в воображении некую параллельную реальность. Иными словами, оба мы, как он, так и я, не выносили тишины вокруг.
Возвращаясь к тому четвергу, еще раз хочу повторить, что взрыва, который случился около полудня, я не слышала, только вот мне сразу показалось, будто машины на дороге словно взбесились. И я сразу поняла: случилась беда. Я вышла на балкон. Однако кроме воя сирен, которые звучали с каждой минутой все отчаяннее, внизу все шло привычным порядком. Не было видно ни дыма, ни огня, никто никуда не бежал, никто не кричал – я не заметила ничего, что объясняло бы такой поток скорых, пожарных и, кажется, полицейских машин. И с чем бы это ни было связано, речь в любом случае могла идти только о верхней части города. Я уже собиралась вернуться на кухню к своим делам, когда заметила на тротуаре соседку. Я крикнула ей, прежде чем она пропала в подъезде: послушай, Асун, ты не знаешь, откуда столько сирен? И, услышав ответ, едва не лишилась чувств: мне только что сказали, что взорвалась школа. Какая школа? Наша. Школа имени Марселино Угальде.
Буквально за одну минуту Мариахе успела дважды выскочить из дому. К тому времени сирены в городе выли уже непрерывно. Из-за них она совсем потеряла голову. Достаточно сказать, что, проходя мимо зеркала на первом этаже, даже не глянула на себя, чего с ней никогда прежде не случалось. Обычно она любила притормозить перед этим зеркалом в полный рост, чтобы проверить перед выходом на улицу, все ли у нее в порядке. А если что-то замечала, старалась быстро исправить упущение.