Когда Ваня затянул узел, его окружало уже пять пар сапог.
Мальчик выпрямился. Солдаты читали листовки. Ото были уже немолодые люди. Военная форма лежала на них нескладно.
Ваня взялся за корзинку, будто бы собираясь идти дальше. Солдат, у которого висела на ремне винтовка, не отрывая взгляда от листовки, наступил на корзинку ногой.
Подошли еще солдаты и также взяли листовки.
Они читали, переглядываясь в изумлении, толкали друг друга в бок.
К шлагбауму подкатила легковая машина. Из нее вышел офицер. Он что-то крикнул. Ваня заметил, как солдаты быстро прятали листовки по карманам. Только солдат с винтовкой растерялся и не сделал этого.
Офицер подошел к нему, вырвал листовку.
- Это что такое?
Солдат, вытянувшись во фронт, начал что-то объяснять офицеру, показывая на Ваню. Тем временем некоторые солдаты с листовками прошмыгнули в казарму.
Нина оказалась права. Ване в тот день пришлось снова побывать на месте их встречи. Всю дорогу солдаты, чтобы показать перед офицером свое усердие, подгоняли мальчика прикладами. Но вид лесной полянки и особенно разбросанные здесь и там листовки, как видно, заставили офицера поверить в правдивость рассказанной Ваней истории, потому что па обратном пути его уже не били. Однако и отпустить не отпустили, а привели в сельскохозяйственную комендатуру. Офицер ушел докладывать шефу, а Ваня с одним из солдат остались ждать.
Из-за двери, в которую вошел офицер, часто доносились телефонные звонки, вслед за ними гремел сипловатый начальственный бас.
Солдат сел на стул, поставив между колен карабин, кивком головы указал Ване на место рядом с собой. Широкое крестьянское лицо солдата было равнодушно ко всему окружающему. Кто знает, может быть, где-то в Баварии пли Тюрингии у него много дел в ноле и дома, а он вместо косы держит в руках карабин, чтобы охранять какого-то сопливого мальчонку.
Шефу комендатуры фон Посу было по до листовок. Из штаба требовали ускорить отправку хлеба, а старосты в деревнях медлили со сбором урожая. Фон Пос разослал почти всех работников комендатуры по деревням.
Из кабинета выбежала высокая светловолосая женщина, за ней, прихрамывая, спешил седой мужчина.
- Я на мотоцикле доберусь до Заболотья,- говорил он.- А кто к Смоляку?
Женщина заметила Ваню.
- Пусть пошлют вот этого мальчишку.
Хромой вернулся в кабинет, но спустя минуту снова выбежал оттуда с конвертом, словно его преследовали. За ним вышел офицер, буркнул что-то солдату. Тот вскинул на плечо карабин и последовал за офицером к выходу. Ваня был свободен.
- Тебя как зовут? - спросил хромой, подойдя к Ване.
- Ваня Светлович.
- Светлович? - переспросил мужчина.- Вот и хорошо. Смоляка ты должен знать, коль Светлович.
- Знаю. Старостой он у пас.
Прута ему это письмо,- сказал хромой и, понизив голос, добавил: - Да от меня скажешь Смоляку два слова: «Время пришло». Только гляди не перепутай. А уж он передаст кому нужно. Понял? Па время уборки будешь работать посыльным. Ну, марш!
Ваня, конечно, смекнул, кому должен передать Стенай Харитонович загадочные слова хромого, и нулей вылетел из комендатуры.
За садом, у шлагбаума, его задержал все тот же солдат с винтовкой. Он мельком взглянул па письмо, а затем, осмотревшись но сторонам, нерешительно спросил:
- Флюгблатт нет?
Ваня не понял, пожал плечами.
- Гут, иди.
Только позже, очутившись па дороге, Ваня догадался, что солдат спрашивал, нет ли у него листовки.
СВЯЗНОЙ
Так Ваня Светлович стал работать посыльным в немецкой комендатуре и одновременно связным у партизан. Мальчика в больших башмаках часто видели шагающим с кожаной сумкой от села к селу. Когда поблизости никого не было, он распевал песенку, которую сам сочинил:
У Вани был пропуск, который давал ему право ходить в любое время дня и ночи но дорогам и селам. В его кожаной сумке лежали распоряжения шефа сельскохозяйственной комендатуры, в носках башмаков - почта партизан.
В лес он уносил записки от Глинского (так звали хромого) пли от Смоляка. Из лесу доставлял указания комиссара партизанского отряда, а иногда и листовки. Часто Василий Иванович Глинский передавал Смоляку сразу две записки. Одну Ваня клал в сумку, другую - в носок башмака. Смоляк делал на совесть то, что велела записка, положенная в башмак, потому что это был приказ партизан - приказ Родины.