Подъезжая к разветвлению дорог, Живнин привязал вожжи к повозке, чтобы лошадь, без его воздействия, самостоятельно могла выбрать направление. Почуяв свободу, пегая прибавила ходу и без всякого колебания свернула вправо.
Дорога предстояла длинная, лошадью управлять не требовалось. Николай откинулся спиной на сено и, глядя вверх на полоску синего неба, стал вспоминать, что говорила ему сегодня Муся. И вновь его охватило небывалое теплое чувство к ней.
Бессонная ночь, покачивание повозки и монотонное поскрипывание колес вскоре спутали его мысли. Сон одолел Николая и унес в блаженную мглу…
Живнин спал почти четыре часа. Его с трудом растолкал один из милиционеров.
— Пегая дальше не идет, ждет чего-то.
Лошадь остановилась на поляне у ручья. Живнин ополоснул холодной водой лицо и стал осматриваться. На этом месте хуторяне, видимо, устраивали привалы, потому что заметны были следы костра. Вокруг валялись яичная скорлупа, обглоданные кости, обрывки тряпок, бумаги.
— Понятно, почему пегашка остановилась, — сказал Николай. — Пить хочет и овса просит. Тут, конечно, она не раз останавливалась.
Спешившись, милиционеры напоили коней и, дав им корм, вытащили из сумок вареный картофель, сало, хлеб и соль, уселись завтракать.
Чаепития они не устраивали, обошлись холодной водой из родника, обнаруженного поблизости.
Вновь садясь в двуколку, Живнин предложил верховым отстать на большее расстояние, чтобы прежде времени не вызывать у лесовиков тревоги.
Условившись о сигнале и о том, как действовать в случае нападения, Николай зачмокал губами и скомандовал:
— Но… Но! Пошла, пегашка!
Неуправляемая лошадь бодро двинулась с места, вброд пересекла ручей и потянула двуколку в гору.
С двух сторон стоял высокий и сильно захламленный лес. Где-то здесь Трофим и Матреша Фоничевы запасали грибы и были ограблены. Поглядывая по сторонам, Николай прислушивался, но, кроме писка пичуг, его слух ничего не улавливал. И топота милицейских коней не было слышно.
Через час или полтора дорога спустилась в низину, где через обширные болота была проложена гать. По ней пегашка, навострив уши, шагала настороженно, потому что ее подкованные копыта то и дело проваливались и разъезжались на раскисших, неошкуренных бревнах и полусгнивших жердях, из-под которых фонтанчиками выбивалась ржавая вода.
Милиционеры, опасаясь, как бы кони не поломали ноги на бревнах гати, спешились и отстали еще больше.
На преодоление болота ушло много времени. Когда отряд вновь выбрался на твердую дорогу, солнце уже склонялось к западу.
Версты через две Николай уловил запах дыма. Пегашка заметно прибавила шагу.
Вскоре Живнин увидел картофельное поле, а за ним — старый, почерневший стог сена.
Придержав коня на опушке леса, он дождался верховых и предложил новый план:
— Давайте отпустим лошадь одну и проследим, куда она пойдет и что будут делать хуторяне.
Они не стали распрягать пегашку, а лишь вытащили из повозки мешок с остатками овса и свою еду. Все это вместе с оседланными конями милиционеры упрятали в густых зарослях ивняка в стороне от дороги. Один из них остался караулить, а двое направились с Живниным следить за отпущенной лошадью. Та шла уверенно, с поднятой мордой, изредка пофыркивая и размахивая хвостом, словно радуясь приближавшемуся отдыху.
Вскоре показался хутор. Живнин в бинокль разглядел высокий дом, срубленный из толстых бревен, покрытый дранкой, обширный двор, окруженный хозяйственными постройками, кур, бродивших у колодца, собаку, лежавшую у раскрытых ворот, и лохматого щенка, трепавшего какую-то тряпку.
Щенок встретил лошадь лаем, а его мамаша — рослая дворняга — лишь поднялась, чтобы пропустить двуколку.
Пегая лошадь вошла во двор и остановилась у колодца. Вышедшая на крыльцо старуха поспешила к повозке и, никого не обнаружив в ней, что-то крикнула.
К колодцу прибежал белобрысый парнишка, а за ним приковылял высокий старик с трубкой в зубах.
Оглядев лошадь и двуколку, они что-то обсуждали и поглядывали по сторонам.
Напоив лошадь из ведра, парнишка перелез через изгородь и зеленеющим полем побежал к березовой роще.
Оставив милиционеров наблюдать за хутором, Живнин опушкой леса поспешил за парнишкой. Поднявшись на холм, поросший березками и осинками, он увидел вдали второй хутор и какие-то приземистые постройки у петляющей речки. Дальше двигаться за парнишкой было рискованно. Вся земля здесь была распахана и засеяна клевером, викой, овсом, рожью. Местность просматривалась на две-три версты.