— Чудила! Там ужин такой, пальчики оближешь. Чужие прочтешь. Они не разберут. И я мандолину возьму, сыграю что-нибудь.
— А можно и мне с вами? — забыв о недавней перепалке, подхалимски спросил Самохин. — Я ведь могу на балалайке.
— Обойдемся и без балалайки, — отбился от него Лапышев. — Дожирай свою колбасу. Идем, Гром.
Взяв мандолину, он поспешил наверх. Ромка неохотно поплелся за ним. Ему стыдно было навязываться в едоки к девчонкам.
У дверей в третью комнату Юра еще раз привел в порядок волосы и, оглядев Ромку со всех сторон, дал ему свою расческу. У Громачева волосы всегда ершились, не желая лежать ни с пробором, ни зачесанными назад.
Открыв дверь, Лапышев толкнул Ромку в плечо и провозгласил:
— Житель «футболезни» и Парнаса — Ромуальд Гром! Оркестр, туш!
Он сам сыграл на мандолине бравурный туш, чем еще больше смутил Ромку.
Девчонки — их было четверо в комнате — захлопали в ладоши и засуетились.
— А ну, небожители, скорей к столу, а то все остынет, — пригласила большеглазая, коротко, почти по-мальчишески постриженная девушка. Она взяла на себя роль гостеприимной хозяйки.
На столе стояла широкая дымящаяся сковорода с золотистым, хорошо поджаренным картофелем. Рядом виднелись кабачковая икра в миске и разделанный копченый лобан.
Девушки так разделили свой ужин, что парням досталась львиная доля, а им понемногу.
— Мы не съедим этого, — запротестовал Ромка, но Лапышев его не поддержал.
— Не стесняйся, — сказал он. — И не прикидывайся малоежкой. Они знают, что у нас «колун». К тому же девочкам надо талию сохранять.
— Мы еще о талиях не думаем, — отозвалась Нина Шумова и села рядом с Ромкой.
На щеках у девушки едва приметно показывались ямочки, а маленький, очень подвижный рот то и дело растягивался в улыбке, обнажая ровные, глянцевито-белые зубы.
Ее подружки были типичными фезеушницами — крепко сбитыми девчонками с неуклюжими походками подростков.
Лапышеву понравилась самая крупная из них — Зоя Любченко, прозванная «Слоником». Розовощекая и белокурая, она вся походила на хорошо выпеченную пышку. Ее только несколько взрослила прическа, похожая на домик улитки.
Две других девчушки были противоположностями. Одна — Муся Кротик — старалась быть неприметной. Она даже улыбалась с закрытым ртом, как это делают девушки с плохими зубами. Ее несколько уродовали десны: когда девушка забывалась, они некрасиво обнажались. Другая — Симочка Изюмова — одевалась броско: носила очень короткие юбки в обтяжку, яркие кофточки с блестками и металлическими блямбочками на груди, серьги. Подкрашивала глаза и губы. Золотой зубик во рту, челка над тонкими выщипанными бровями придавали ей какой-то шпанский вид, хотя она была не менее скромной, чем ее подруги.
Накормив парней, девчата убрали посуду, отодвинули к стене стол и попросили Лапышева сыграть. Юрий не ломался. Он сыграл на мандолине вальс, польку-бабочку, тустеп, шимми… Девчонки сперва кружились друг с дружкой. Потом Нина вытащила Ромку и заставила его пройтись с нею круг, затем передала его Симочке, а та — Зое.
Натанцевавшись вволю, подружки уселись отдыхать на свои опрятные койки, заправленные кружевными покрывалами, и Шумова сказала:
— Хотим стихов!
— Да, да… про любовь! — поддержали ее девчата.
— Хорошо, — согласился Ромка. — Только условие: я читаю стихи, а вы отгадываете, кто их написал. Если ошибетесь — отдаете фант.
Закрыв глаза, он негромким голосом прочитал:
— Вот это стихи! — воскликнула Зоя. — Если бы так в жизни было.
— Наверное, бывает, раз пишут, — неуверенно резюмировал Ромка и спросил:
— Кто автор?
— Я много читала стихов, но эти впервой слышу, — созналась Нина.
— С тебя фант, — потребовал Ромка. — Это стихи Гофмана.
Нина Шумова покорно отдала фант — кошелечек из бисера. И тут же предложила:
— А теперь вы, мальчишки, отгадайте.
— Я пас, — поднял руку Лапышев и без сопротивления отдал фант — гребенку. А Ромка подумал и сказал:
— Полагаю, что это стихи Александра Блока.
— Молодчина, — похвалила его Нина. — Никогда не могла бы подумать, что какой-то мальчишка так знает стихи.