В мелководных бурных верховьях им бы спустить байдарки на бечеве, но не терпелось обмочить весла. И они враз побили о камни прорезиненные днища и дальше плыли чуть не по пояс в воде. Сухари подмокли, и пошло их вдвое против нормы. Макароны превратились в кусок теста, из которого напекли лепешек и съели их вне раскладки, как даровые. В результате пятый день спускались впроголодь. Одно настроение не пострадало. Все были оживлены, веселы. Казалось, напасти только обостряют их молодую радость жизни. Завораживающей музыкой звучали непривычные для русского уха девичьи имена: Зигрида, Иветта, Инта, Гунта, Ария, Зина… Но ведь Зина — русское имя. Не совсем так. В русском языке оно производное от Зинаиды, а сероглазая, темноволосая и проворная красавица и в паспорте обозначена Зиной. А как с русским именем девушку по отчеству величать?
— По отчеству у нас не принято, — объяснила Гунта, похожая легкой фигуркой, узкими бедрами и дочерна загорелым светлоглазым личиком под ярко-красной шапочкой на мальчишку-подростка. — Разве что иногда. В таком случае после имени надо поставить слова «дочь» или «сын» и назвать отца. Я, например, Гунта дочь Алдиса. Она — Зина дочь Айвараса.
Гунта дочь Алдиса оказалась девушкой на редкость словоохотливой, доверчивой и открытой, какими бывают только дети, и без наводящих вопросов рассказала мне все, что я хотел узнать о новых знакомых.
Все они — студенты Рижского университета, все — с биофака, закончили кто первый, кто второй курс. Гунта перешла на второй курс, самая младшая в группе. В горах и тундре собрала замечательный гербарий северных мхов и лишайников, сдаст его профессору в качестве курсовой работы. Не одна она — все в походе занимались наукой. Например, Биллс, их командир, изучал рыб.
— Вообще-то он не Биллс, — лукаво и одновременно нежно улыбнулась Гунта. — Так мы его прозвали в честь джеклондоновского Билла из «Белого клыка». Там Билл — благородный и бесстрашный сын лесов. И наш Биллс точно такой же. Нигде не заблудится, ничего не испугается, все знает и всем поможет. Зато в большом городе нет человека беспомощнее его. Как ребенка, надо водить за руку, чтобы не заблудился, не пошел на красный свет и вообще шагал там, где положено. То и дело в последний момент выдергиваешь его из-под носа разогнавшейся машины… Он сын пчеловода, и про пчел может говорить часами. В вагоне поезда по дороге на север шесть часов и семнадцать минут рассказывал о них незнакомому попутчику. Я специально засекла время. А в походе рыбами занимался: замерял, взвешивал, потрошил желудки и сквозь лупу разглядывал содержимое. Толстую-претолстую тетрадь исписал наблюдениями. Он уже точно решил: после окончания университета будет работать где-нибудь здесь, на Урале или в Сибири, где разводят рыб.
Сам Биллс, просушив у огня брезентовые брюки, пристроился на обожженном бревне рядом с Гунтой и с невозмутимым видом, точно речь шла вовсе не о нем, принялся подшивать проволокой подошву на разбитом ботинке. Крепкий, плечистый, с буграми мускулов на обнаженных руках, с добрым деревенским лицом, обросшим клочковатой незаматерелой порослью, он совсем не походил на говоруна, способного произносить шестичасовые монологи. Но ведь страсть преображает любого человека.
Подшив ботинок, примерив его на ногу и оставшись довольным своей работой, он поворотился ко мне:
— В Усть-Войкаре есть какой-нибудь магазинчик?
— Именно какой-нибудь: хлеб да сахар, да еще соль. Больше там, пожалуй, ничего не купишь.
— Больше нам ничего и не надо. Были бы хлеб да сахар. На деньги в нем продают?
— Конечно. Что же их может заменить?
— Есть в этих краях заменитель. В Егангорте мы хотели у зимовщика сухарей купить, так он за деньги отказался продать. Спрашивал «винку». Не пожалеем «винки» — не пожалеет он и сухарей. А у нас она не водится, не берем с собой.
Когда я прощался с Биллсом и со всей его командой, Гунта дочь Алдиса с детским любопытством спросила меня:
— Это вы на «пауке» плывете?
— Почему на «пауке»? — насторожился я.
— На катамаране то есть… На плоту, я хотела сказать, — смутившись, торопливо поправилась она.