Ткнувшись носом в ее щеку, Коркин таинственно спросил:
— Кто там? Парень или девка?
— Откуда мне знать? — улыбнулась Маша.
— Конечно, парень! Разве девчонке под силу такое — сухари, горы, палатки, переходы многодневные? Ей подавай пирожное, пуховую постельку… Помнишь английскую песенку? «Из чего только сделаны девочки? — Из конфет и пирожных, из сластей всевозможных — вот из этого сделаны девочки. Из чего только сделаны мальчики? — Из камней и лягушек, всевозможных ракушек — вот из этого сделаны мальчики». Нет, парень, парень у нас! Но, хоть и парень, хоть из камней и ракушек, вам с ним все равно надо выбираться домой. Сегодня и улетите.
— Не хочу я никуда улетать. Хочу быть с тобой.
— Надо, Машенька, надо. Больше рисковать мы не имеем права.
— С тоски дома помру.
— Не умрешь — пеленки-распашонки будешь шить. Или поезжай к моим.
— Ребятам только ничего не говори.
— С какой стати?..
Они продрались сквозь прибрежные тальники и вышли на плато.
По траве тянул утренний ветерок. Облака в небе растаяли, разбежались. Из-за восточного склона Ялпинг-Кера, как из-за занавеса, выкатилось огромное игластое солнце, и весь склон засиял, запереливался, будто сложенный из драгоценных камней, в то время как другой, западный, находящийся в тени, был темен и мрачен. Светло-зеленое небо поднялось над горой в беспредельную высь, и там черной точкой медленно парил орел.
В кустах на все лады щелкали и свистели чечетки. В высохшей траве знойно звенели кузнечики, прыскали из-под ног в разные стороны. Прогретые камни запахли серой.
Еще час назад казалось, что сил остается только-только дойти до места и упасть: Но вот дошли, и никто не упал, и каждый еще что-то делал, не вынеживался.
Александр Григорьевич, свернув калачиком ноги, устроился на подседельном войлоке и чинил конскую сбрую; в зубах у него тонко чернела просмоленная дратва. Герман рылся в рюкзаке с книгами. Вениамин посреди лагеря развел костер и теперь с двух сторон огня вбивал в землю рогатины. Повар Лева, скрестив на груди руки, с поощрительной улыбкой следил за его работой. Впрочем, это уже была Левина работа, но за миску добавки он позволял ее выполнять вечно голодному Вениамину.
Кони тоже будто забыли о долгой дороге и, гремя боталами, резво прыгали на спутанных ногах к ручью на водопой.
И Захар метался в траве, уже не боясь заблудиться. Его волновали непривычные запахи. Они были близко-близко. Вот сейчас он набежит на них, наскочит… Из-под самого носа вдруг с шумом выбрызнул — поднялся выводок куропаток и, громко хлопая пестрыми крыльями, полетел к горе. Захар с перепугу взвизгнул, перевернулся через голову и во все лопатки побежал в противоположную сторону, к лагерю.
Коркин рассмеялся, глядя на щенка. После умывания, взбодренный неожиданной новостью, он тоже чувствовал себя свежим и сильным — хоть еще один переход давай.
Вениамин вбил рогатины и положил на них сырую березовую палку.
— Хорош! — одобрил Лева. — Завтрак заробил.
Увидев Коркина, Вениамин виновато заулыбался своим длинным лицом и сказал:
— Сейчас побегу за хвоей.
— Ничего, успеется. Иди сначала умойся.
— Николай Петрович, что будем варить? — спросил повар. — Первое или второе?
— И первое, и второе. У нас еще как будто и компот оставался?
— Есть на одно варево.
— Свари и компот.
— А ежели вертолет не прилетит? Что тогда жевать будем?
— Прилетит, Левушка. Погодка-то, смотри, лучше некуда. Ни единого облачка. Самая что ни на есть летная.
— Оптимист ты, начальник. Но мое дело маленькое. Приказано — сделано.
Маша расстелила на траве спальник и повесила над ним на колышках марлевый полог, весь серый и в красных искорках от раздавленных комаров. Перед тем как залезть под полог, она окликнула Германа:
— Дай что-нибудь почитать.
— Не дам! — отрезал Герман.
— Почему?
— А потому… Любишь кататься, люби и саночки возить.
— Ну, Герка, это совсем бессовестно. В рюкзаке половина моих книжек.
— Ни одной твоей! В тайге книжки принадлежат тому, кто их таскает на своем горбу.
— Ладно, Гера, согласна. Только, пожалуйста, дай мне что-нибудь. Честное слово, теперь я понесу сама.
— Вот это другой разговор. Тогда я тебе дам самую толстую.
— А какая у тебя самая толстая?
— Врем.
— Ну что ж, давай.
Герман запустил по плечо руку в рюкзак, вытащил растрепанный толстый том без передней обложки и передал его Маше.
Не от ручья, а откуда-то совсем с другой стороны воротился к костру Вениамин. Однако волосы у него были влажные, свисали тоненькими косичками по вискам, пятнами промокла энцефалитка на спине, ясно: где-то выкупался. Он всегда купался на отшибе, подальше от людских глаз: стеснялся своего нескладного длинного тела и пестрых от разноцветных заплат единственных трусов.