Я расстаюсь с гостеприимными хозяевами. И еще раз говорю им, что Наталью Сергеевну Шепелеву посещу на ближайшей неделе и все ей передам.
— Но вы, конечно, предварительно все сами детально изучите, — сказал мне Андрей Леонович.
Я поблагодарил. Тщательно уложил ксерокопии в сумку и заспешил домой. По пути не выдержал, из автомата позвонил Вике — сказал, ЧТО у меня в сумке. Потом позвонил молодой писательнице Тубельской, тоже Вике. Тубельская превосходно владеет французским: в альбоме был и французский текст. Разобрать его будет непросто: рукописный, да еще с ксерокопии, и надо сказать — ксерокопии не очень высокого качества.
Вика Тубельская охотно отозвалась на просьбу, предложила увидеться незамедлительно. Вновь позвонил моей Вике, и мы договорились встретиться у Большого Вознесения, чтобы тут же пойти к Тубельской. Попросил, чтобы Вика захватила лупу. Наша переводчица жила на улице Горького, у самой Пушкинской площади. Ходить к ней от нас — сплошное удовольствие, потому что идешь от Никитских ворот по Тверскому бульвару мимо дома Герцена, Базилевских, черешчатого дуба и к площади Пушкина. Удовольствие, да еще при этом у тебя альбом из той же эпохи. И если темно-зеленый альбом Натальи Николаевны широко известен (в нем тоже не все страницы сохранились, как и в этом малиновом), то этот, малиновый, — кому он сейчас известен?..
Сидим втроем за рабочим столом Вики Тубельской. Я сижу посредине, поэтому задумываю желание, чтобы сбылось: сижу-то между двумя Виками! Желание? Поскорее прочесть тексты.
Читаем первую запись на русском. Она шутливая и предельно четкая:
Следующая запись. Тут сложнее. Но мы ее тоже разбираем всю. Тоже стихи. Без подписи. Окончания стихотворения нет. Лист потерян.
Приступаем к французским текстам. Они на трех страницах. Подпись — не разобрать: попала на копии в самый край листа.
— Я вначале перепишу по-французски сама, что разберу, — говорит Вика Тубельская. Берет лупу, начинает разбирать.
Выписывает отдельные слова. Иногда удается сразу целиком записать фразу, стихотворную строку. Потом возвращается и дописывает пропущенные слова.
Мы с моей Викой молчим. Так или иначе, но прочитывается сейчас то, что было написано более ста лет назад: некоторые рисунки были датированы — 1851 год, 1852-й.
— …ее сердце кровоточит… дрожащая и бледная от лихорадки и гнева… Она осмеливается признаться себе, что ее не любят, и заставляет умолкнуть напрасные сожаления.
Иногда Вика Тубельская останавливается, просит нас тоже взглянуть на ту или иную букву, чтобы вместе разобраться. Заимствуем букву из уже прочитанного слова. Так, известным путем подстановки и сравнения, разобраны еще несколько слов.
Стихотворение называлось «Le sourire» — «Улыбка».
Потом Вика взялась за третий стихотворный листок.
Из окон квартиры Тубельской виден Елисеевский магазин. Когда-то этот дом принадлежал Зинаиде Волконской (подробно историю дома знает Ирина Желвакова), и здесь бывал Пушкин на литературных вечерах. А теперь, чуть дальше, он сам стоит, распахнув бронзу плаща, левая нога чуть сдвинута с пьедестала, одна рука заложена за спину, в ней — шляпа. А мы слушали стихи, написанные в старинный альбом.
Мы у Натальи Сергеевны Шепелевой.
Большой, мягкий, проживший долгую жизнь диван, покрытый зеленым. Подушка, на которой бисером вышита бабочка. Над диваном — большой портрет мужчины с открытым, волевым лицом, портреты Натальи Николаевны и Пушкина. Висит фотография — увеличенный фрагмент пьеты Микеланджело — дева Мария. На столике, рядом с диваном, почти догоревшая свеча в маленьком подсвечнике. Два номера журнала «Новый мир». Книги: Диккенс «Лавка древностей», «Путешествие на Кон-Тики», второй том Пушкина из собрания сочинений в красном переплете. Напротив, по сторонам окна, — два больших кресла. Между ними — небольшой круглый стол. На нем старинные часы в малахитовом корпусе. Циферблат из бумаги. На циферблате нарисованы не только цифры, но и стрелки. «Показывают» двадцать минут первого. Слева от дивана стена, вся сплошь в фотографиях, — Наталья Николаевна, Мария Гартунг, Александр Александрович в генеральском мундире, при орденах. Александрина, как ее нарисовал Райт. Пушкин. Срез дерева, и на нем профиль Пушкина и автограф. Отец Натальи Сергеевны — генерал Мезенцев. Стоит кресло поменьше и совсем старенькое. Как мы только вошли, Наталья Сергеевна сразу предупредила:
— В это кресло не садитесь — ножка сломана. Едва перевязана.