За свои 19 лет она много что повидала: и гоблинов, разгуливающих по улицам города; и драконов, в ночных сумерках обвивающих башни Города Столиц; и говорящих собак… Когда же три месяца назад в магазине продавец вежливо улыбнулся ей и вместо обычных зубов Луша увидела у него клыки, как у вампира, она окончательно убедилась в том, что выжила из ума. А что еще можно подумать, когда все, кому ты рассказываешь об увиденном, просто крутят пальцем у виска? Больше всего на свете Лукерья хотела никогда больше не видеть всевозможную нечисть, которую ее взгляд то и дело выхватывал в толпе на улицах города, в метро или даже в институте – каково это осознавать, что на одном курсе с тобой учится невесть кто? Что самая красивая девушка курса на самом деле больше всего походит на русалку с бледно-голубой кожей, бездонными темными глазами и длинными серебряными волосами…
Мать, иногда заходящая навестить ее, каждый раз начинала причитать и крыть самыми последними словами отца Лукерьи, который, собственно, и предложил назвать девочку в честь своей собственной прабабки – ведуньи из глухой деревушки откуда-то из Сибири. Откуда именно мать не помнила, но сейчас была уверена в том, что именно порченные отцовские гены навлекли на ее дочь такое несчастье.
Когда Луша была маленькой, ей нравилось думать, что ее прапрабабушка была не кем-то, а колдуньей и что дар ее перешел по наследству к ней. Отец всегда с удовольствием рассказывал маленькой Луше истории, которые когда-то давно ему рассказывала его бабушка. Все эти истории больше всего походили на Сибирские сказки, в которых добрая колдунья помогала тем, кому нужна была помощь – к ней приводили людей, в которых якобы вселялись злые духи и бабка Лукерья охотно изгоняла нечисть… Отец никогда не удивлялся, когда Лукерья рассказывала ему об увиденном, говоря, что если она так видит, значит так оно и есть, но потом они с матерью окончательно разругались и Сергей Николаевич, поцеловав на прощанье дочку, ушел из дома. А Луша осталась. Всем своим видом – и ярко-рыжими волосами, и зелеными, как изумруды, глазами, и веснушками круглый год рассыпанными по ее детскому личику с курносым носиком и пухлыми губками, напоминая матери об отце – об ее главной ошибке молодости. Об этом ненормальном, верящем в сказки, колдовство и ворожбу…
Спустя четыре года мама Луши снова вышла замуж. На этот раз за человека серьезного, занятого в бизнесе и не любящего всяких легенд и историй. У Лукерьи родились брат и сестра, а она сама так и осталась для матери девочкой с испорченными генами, от которой не приходилось ждать ничего хорошего.
- Лукерья! – голос профессора выдернул девушку из грустных раздумий, она сильнее зажмурилась, приготовившись упорно отстаивать свое право провести остаток жизни с закрытыми глазами, чтобы не видеть всего этого безумия, творящегося вокруг, как вдруг в дверь палаты постучали.
Это было так неожиданно, что Луша чуть не села на кровати, разом перестав изображать умирающего лебедя.
- Дор… В смысле Даниил Владимирович, можно? – тихо спросил мужской голос, в котором слышались какие-то ярко-выраженные шипящие нотки.
Лукерья приоткрыла один глаз, наблюдая за тем, как профессор обернулся к двери и восторженно всплеснул руками.
- Вот он ты! А я-то все жду, жду…
- В смысле, ждешь? – спросил шипящий голос. Из-за двери показалась всклокоченная голова молодого мужчины, который уставился на Лушу и тихо спросил. – Она что ли?
Профессор обернулся, бросив быстрый взгляд на Лукерью, продолжающую изображать на лице выражение полной обреченности и безысходности, тихо что-то пробормотал и вытолкнул посетителя из палаты в некое подобие крохотного холла. Этот же профессор пару месяцев назад добился того, чтобы его пациентку перевели в отдельный двухкомнатный бокс. Собственно, от второй комнаты тут было только название – она больше походила на тамбур размером полтора метра на полтора, где с трудом умещалось кресло и крохотный столик, но именно в этом тамбуре сейчас находился врач и его посетитель. Лукерья бы и не проявила к ним никакого интереса, если бы не странная фраза гостя, имеющая к ней самое непосредственное отношение.