Брута открыл глаза. Отнюдь не многих членов высшей церковной иерархии Брута смог бы узнать в лицо, даже Ценобриарх оставался для него отдаленным пятном в толпе. Но всякий знал Ворбиса, эксквизитора. Нечто, относящееся к нему просачивалось в сознание в течение нескольких дней с момента прибытия в Цитадель. Не углубляясь в детали, можно сказать, что Бога просто боялись, в то время как перед Ворбисом трепетали. Брута потерял сознание. – Странно. – сказал Ворбис. Шипящий звук заставил его оглянуться. У его ног была маленькая черепашка. Под его свирепым взглядом она попыталась отползти, и все время она смотрела на него и шипела как чайник. Он поднял ее и внимательно изучил, вертя в руках. Затем он оглядел окруженный стеной огород и, выбрав место на самом солнцепеке, положил ее туда, на спину. После секундного раздумья, он взял несколько камешков с одной из овощных грядок и подложил под черепаший панцирь, чтобы двигаясь она не смогла перевернуться. Ворбис верил, что ни одна возможность пополнить багаж эзотерических знаний не должна быть пропущена и отметил про себя, что стоит вернуться сюда через несколько часов, если позволит работа, и посмотреть, что получится. Затем его внимание переключилось на Бруту.
Существует преисподня для богохульников. Существует преисподня для спорящих с авторитетами. Есть аж несколько преисподен для лгунов. Возможно, есть даже отдельная преисподня для мальчиков, желающих смерти своим бабушкам. Существует широкий выбор преисподен, куда можно попасть. Таково определение вселенной: это временное пространство, поделенное Великим Богом Омом с тем, чтобы каждый был уверен, что понесет заслуженное наказание. В Омнианстве существует великое множество преисподен. В данный момент Брута проходил их все по очереди. На него, катающегося и мечущегося по кровати, словно выброшенный на берег кит, сверху вниз смотрели Брат Намрод и Брат Ворбис. – Это все солнце. – сказал Брат Намрод, почти спокойно, после первоначального шока, вызванного тем, что за ним пришел эксквизитор, – Бедный парень целый день работает в саду. Этого и следовало ожидать. – Вы пробовали его выдрать? – спросил Ворбис. – Мне, право, жаль, но пороть Бруту – все равно, что сечь матрас. – сказал Намрод, – Он говорит «ох!», но, думаю, только потому, что хочет выразить свое усердие. Очень усердный парень, этот Брута. Это тот самый, о котором я говорил вам. – Он не производит впечатления очень смышленого парня. – сказал Ворбис. – Он таким и не является. – сказал Намрод. Ворбис одобрительно кивнул. Чрезмерный ум у послушника – двусмысленное благословение. Иногда оно может быть направлено к вящей славе Ома, но зачастую вызывает… ну, проблем это не создает, ибо Ворбис четко знал, что надо делать с заблудшим разумом, но это прибавляло ненужной работы. – Давеча ты говорил, что его учителя очень хорошо о нем отзываются. – сказал он. Намрод пожал плечами. – Он очень исполнителен. – сказал он, – И… да, еще его память. – Что «его память»?
– Ее очень много. – сказал Намрод. – У него хорошая память?
– Не то слово. Превосходная. Он знает наизусть все Семи… – Умм? – сказал Ворбис. Намрод поймал взгляд Ворбиса. – Так совершенна, как вообще может быть что-то в этом несовершенном мире. – пробормотал он. – Благочестивый и начитанный молодой человек. – сказал Ворбис. – Э… нет. Он не умеет читать. И писать. – А… ленивый мальчишка. Дьякон был не из тех, кто задерживался в областях полутонов. Рот Намрода открылся и беззвучно закрылся, словно в поисках нужных слов. – Нет. – сказал он, – Он старается. Я уверен, что он старается. Кажется, он просто не в состоянии этого сделать. Он не может уловить связи между буквами и звуками. – Вы, по крайней мере, за это его пороли?
– Кажется, это не дает никакого эффекта, дьякон. – Как же тогда он стал таким примерным учеником?
– Он слушает. Никто не слушает так, как Брута. – думал он, – Поэтому его очень трудно учить. Это похоже… словно находишься в огромной длиннющей пещере. Все слова пропадают в ненаполнимых глубинах брутиной головы. Такая чистая концентрированная абсорбция может заставить неподготовленного учителя заикаться и заткнуться совсем, ибо каждое слово, которое он обронит, вихрем уносится в уши Бруты. – Он слушает все. – сказал Намрод, – И на все смотрит. Он все это впитывает. Ворбис уставился на Бруту. – И я ни разу не слышал он него невежливого слова. – сказал Намрод, – Остальные послушники издеваются над ним, иногда. Называют его Большим Тупым Буйволом. Ну, вы понимаете?
Взгляд Ворбиса вобрал окорокоподобные руки и треобхватные ноги Бруты. Казалось, он глубоко задумался. – Не может ни читать, ни писать, сказал Ворбис, но бесконечно преданный, говоришь?
– Преданный и благочестивый. – сказал Намрод. – И с хорошей памятью. – бормотал Ворбис. – Более того, – сказал Намрод, – это вообще не похоже на память. Казалось, Ворбис пришел к какому-то заключению. – Пришли его ко мне, когда выздоровеет. – сказал он. Намрод запаниковал. – Я просто хочу поговорить с ним. – сказал Ворбис, пожалуй, у меня найдется для него работа. – Да, лорд?
– Ибо пути Великого Бога Ома неисповедимы.
Высоко вверху. Ни звука, лишь свист ветра в перьях. Орел парил в струях бриза, разглядывая игрушечные постройки Цитадели.
Он уронил ее где-то, а теперь не мог найти. Где-то внизу, на этом маленьком зеленом лоскутке.
Пчелы жужжали над цветами фасоли. Солнце било в перевернутый панцирь Ома. Существует преисподня и для черепах. Ом слишком устал, чтобы болтать лапками. Это все, что можно сделать: болтать лапками. И еще вытягивать шею так далеко, как только удастся, и размахивать ею в надежде, что удастся использовать ее в качестве рычага, и так перевернуться. Умираешь, когда не остается ни одного верующего; именно этого обычно и боятся маленькие боги. Но еще умираешь, когда умираешь. Той частью сознания, которая не была заполнена мыслями о жаре, он чувствовал ужас и смущение Бруты. Не стоило так поступать с мальчиком. Разумеется, он не наблюдал за ним. Кто из богов будет заниматься подобными вещами? Какая разница, что люди делают. Главное – вера. Он просто-напросто вытащил это воспоминание из головы мальчишки, чтобы произвести на него впечатление, подобно фокуснику, извлекающему яйца из чьего-то уха. – Я лежу на спине; становится все жарче, и я скоро умру… И еще… И еще… этот проклятый орел, уронивший его на компостную кучу. Ну и олух же этот орел. Местность – камень на камне камнем погоняет, а он приземлился в единственном месте, способном прервать его полет не прерывая его жизни. И очень близко к верующему. Странно. Удивительно, если здесь обошлось без божественного провидения, вот только ты сам и являешься божественным провидением… лежа на спине, раскаляясь, готовясь умереть… Человек, перевернувший его. Это выражение на кротком лице. Он будет помнить его. Выражение даже не жестокости, а какого-то другого уровня сознания. Это выражение жуткого покоя… Тень заслонила солнце. Ом скосил глаза на возникшее лицо Лу-Тзе, который смотрел на него с мягкой, вверх-тормашечной жалостью. Потом перевернул его. А потом поднял свою метлу и пошел прочь не оглядываясь. Ом обмяк, хватая воздух. Потом вдохнул. – Кто-то там, наверху, очень хорошо ко мне относится, – подумал он. – И это Я.