- Что ты, Венька, морщишься? Я ведь тебе не советую чужой мочой полоскать, полощи своей. Я, признаюсь, из простого любопытства как-то собственное говно попробовал. Чужое не стал бы, а свое попробовал.
- Ну, и как?
- Зачем мне делиться с тобой своим опытом? Сам попробуй, тогда поймешь.
Мы с ним договорились встретиться в ближайшее время, кое-что обсудить и обменялись телефонами. Паша теперь жил и работал в ином месте, занимался чем-то вроде реставрации старых икон.
- Зарабатываю неплохо и лицом не дурен, да и силушка имеется, а вот деваха моя, зазноба моя, мне отказала. За богатого старика, партработника замуж вышла. Ну, раз так, думаю, и я по-иному женюсь, чтоб для подачи было... Из интереса женюсь, а не по дюбви. Женюсь - и за кордон... Пусть деваха моя с партработником здесь остается, а я свои глаза подальше... Тяжко, Венька... Я и унижался перед ней, и угрожал ей, да что поделаешь... Верно в народе говорят: "Кулаком целку не прошибешь..." Ты меня понимаешь?
Да, я его понимал, потому что зубная боль сродни сердечным мучениям: бессонные ночи, воспаленные рассветы. И та же безысходность, ты один на один со всем этим безжалостным, причиняющим боль миром. Но пока мы живы, мы надеемся, то есть лечимся.
Еще одному позвонил - Каплану из Звездного городка. Не стану объяснять, откуда я его знаю. Какое-то сложное тройное знакомство, истинно московское.
- Здравствуйте, как вы поживаете? Ай-яй-яй... Что вы говорите?
Каплан - низенький, толстенький, с большими запорожскими усами и весело поблескивающими маленькими карими глазками. Жена его - такая же низенькая, толстенькая, кареглазенькая, похожа на Каплана, словно не жена, а сестра. Той же породы и дочь, которая, кажется, имела и имеет на меня виды. Дочь смотрит с сочувствием.
- Как вы изменились. Вас не узнать. Что с вами?
- Зубы... Ноют проклятые уж не помню сколько ночей.
- Зубы вылечим, - уверенно говорит Каплан, он вообще говорит и держится уверенно, - поедешь к моему двоюродному брату, Мише Каплану. Я ему позвоню сегодня вечером домой.
Поскольку я явился с просьбой, Каплан чувствует себя по отношению ко мне начальником. Я соблюдаю субординацию. "Все-таки, - думаю, - Каплан - не Вайнтрауб. Звездный городок... Синдром Каплана..." Как-то в одну из предыдущих встреч Каплан показал мне медицинский справочник, где среди прочего был и "синдром Каплана", названный так по имени отца, специалиста по полиартриту, профессора. Встречаемся мы в квартире отца, ныне умершего. В большой квартире теперь постоянно живет дочь Каплана Евгения, студентка медицинского института. У Каплана еще одна квартира в Звездном городке. Чем он там занимается - секрет, но наверняка по медицинской части. Разговор крутится вокруг некоего Васи, друга семьи.
- Только из-за интриг большого начальства Вася не полетел, - горячится Каплан, - но он полетит, - обнадеживает он меня.
У Каплана крепкие, ровные зубы, несколько золотых коронок. Он все время довольно мурлыкает, напевает: "Брось, капитан, не грусти, не зови ты на помощь матросов..."
- Ужасно у тебя усы отрасли, - говорит Каплану жена. - Хотела ему усы обрезать - не дает, - обращается она ко мне.
Судя по всему, люди эти довольны жизнью, чувствуют себя спокойно, прочно, хорошо, ничего им не болит. Невыносимо видеть это. Во мне развилось чувство неприязни к людям, у которых не болят зубы и у которых вообще все в порядке. Это можно было бы назвать "синдромом Апфельбаума". Две квартиры, автомобиль "Жигули", здоровые зубы - невыносимо...
Утром еду к Мише Каплану. Еду далеко, сначала долго на метро до Автозаводской, потом в переполненном автобусе. Местность вокруг унылая, московская индустриальная окраина: серые однообразные дома, колдобины, лужи, хрустят под ногами шлаковые отбросы. Поликлиника, шлакоблочное здание, стоит почти что в открытом поле. В поликлинике никого - еще слишком рано. Сажусь на влажную скамейку у крыльца; жду мрачно, с чувством безнадежности. Наконец на выложенной кирпичом дорожке, ведущей к поликлинике, показывается первая фигура - высокая, сутулая, с печальным козлиным профилем. Я поднимаюсь и иду ей навстречу, угады
вая - это Миша Каплан. Он выслушивает меня, почему-то оглядываясь, точно мы договариваемся о чем-то запретном.
- Пойдемте, - говорит Миша, а глаза скользят мимо, бегают беспокойно, и весь Миша - точно некогда запуганный, раз и навсегда.
В пустом гулком вестибюле поликлиники Миша берет ключ от своего зубоврачебного кабинета, открывает. Мы входим. Сильно пахнет какими-то лекарствами.
- Не догадались проветрить, - говорит Миша и нервным рывком открывает форточку. - Садитесь, садитесь в кресло. - Он надевает халат, берет из шкафа и надевает на лоб зеркальце. - Ночные боли? - кратко спрашивает он, осматривая мои зубы.
- Да, боли... Обращался к нескольким врачам, говорят, прикус плохой вот причина.
- Да... Ох, Боже мой. Ничего нельзя сделать. У вас патологический прикус, который ведет к исчезновению зубной ткани. Наверно, и кишечник не в порядке?
- Да, побаливает.
- Неудивительно. Застревающие кусочки пищи, дентин из зубной мякоти, и это все гниет, миллиарды микроорганизмов проглатываются с пищей, попадают в желудок, в легкие... Ох, Боже ты мой!
- Но что же делать? - задаю я все тот же ставший привычным вопрос.
- Ах, что делать?- вздыхает Миша. - Вам сколько лет?
- Тридцать два...
- Хороший возраст. Если бы мне было тридцать два, я бы уехал. Вы на эту тему говорили с моим двоюродным братом?
- Нет, не говорил.
- Знаете, он в принципе одобряет, хоть сам ехать не собирается. Да его и не выпустят из-за ответственной секретной должности.
"Не могли же эти совершенно разные, незнакомые люди сговориться, думаю я, выходя из поликлиники, - значит, действительно с моими зубами, с моим здоровьем плохо и здесь мне помочь не могут. Таким образом, мой отъезд вполне оправдан - для лечения за границей. Мама меня обязана понять, если она желает мне добра".
Мама у меня член партии с большим стажем, известный в нашем городе лектор-пропагандист. Я знаю, мой отъезд был бы для нее ужасен и в личном плане, и в служебном. Но теперь она должна понять. А если не поймет, значит, ей не дорого мое здоровье, моя жизнь. Надо подумать, как действовать далее. Прежде всего - уволиться с работы, чтоб не было проблем с характеристикой, как у Киршенбаума. Второе - надо завести новые связи, перестроиться психологически. Может, действительно попробовать лечить зубы смесью водки с мочой, как советовал Паша?
Паша живет далеко, где-то в Беляево-Богородском, но мы договорились встретиться с ним в центре на его бывшей квартире, где ныне обитают Пашины друзья Володя и Ленка, заменившие Пашу на посту дворника по его рекомендации. Собственно, числится дворником Володя, а Ленка помогает, поскольку участок работы большой - тротуар перед домом, обширный двор и прочее. Дом и двор образца тридцатых годов: асфальт, тесаный камень - вид индустриальный и вне, и внутри квартиры, где под потолком какие-то наспех покрашенные трубы, из стены на кухне торчит обрезок двутавровой балки, к которой привязан один из концов бельевой веревки, сплошь увешанной детскими распашонками, слюнявчиками, пеленками. В комнате и на кухне густой кисло-сладкий запах младенческих испражнений. Младенцев двое, полутора-двух лет. Трудно понять, какого пола, оба с одинаковыми голубенькими Володиными глазками и пухлыми бледными личиками, густо измазанными какой-то светло-коричневой кашицей, которой кормит их Володя, зачерпывая эту кашицу из стоящей перед ним эмалированной мисочки. Кивнув мне и Паше, продолжает кормить, время от времени согнутым указательным пальцем левой руки утирая вымазанные личики обоих младенцев и облизывая этот свой палец. Отворачиваюсь, якобы заинтересовавшись тощей полочкой с книгами, ибо едва подавляю тошноту. Честно говоря, нет ничего более отвратительного, чем бедное и неряшливое младенчество. Но для Володи эти младенцы явно цветы жизни, розовые ангелочки.
- Любят шоколадную кашу, - говорит он нам, - ничего другого есть не хотят, а ее в продаже не достать. Ленка раньше на кондитерской фабрике работала, на шоколадном конвейере, так по знакомству иногда достаем.