- Что ты там делаешь с бедной крошкой, злой мальчишка?
- Она просит "леп".
- Так что же, ты не можешь встать и подать ей, лентяй?
- Да нечего подавать, она все съела.
- Как все съела? Ах ты, лгун! Ты, верно, опять принялся за свои гадкие штуки, сам слопал всю еду бедной малютки! Сейчас же успокой ее, не выводи меня из терпения, не то тебе достанется!
Я знал, что мне в самом деле сильно достанется, и начинал со слезами упрашивать Полли, чтобы она замолчала. Но не тут-то было!
Заслышав голос мачехи, она принималась кричать пуще прежнего.
Дрожа от страха, я слышал шаги в соседней комнате, скрип дверной ручки, и вот рассерженная мачеха в одной рубашке и ночном чепце врывалась в комнату. Не говоря ни слова, она бросалась на меня и начинала без милосердия бить меня по голому телу. Она прижимала мою голову к подушке - так что я не мог даже кричать.
Отец не знал, что она со мной выделывает: она все время повторяла громким голосом, что отколотит меня, если я еще раз съем то, что приготовлено для ребенка.
- Да что ты стращаешь его попусту? - кричал отец из другой комнаты. - Ты бы хорошенько задала ему, обжоре поганому, а то он в грош тебя не ставит.
- Да уж и мое терпение скоро лопнет! - говорила мачеха. Смотри же ты, негодяй!
Затем она возвращалась в комнату и говорила отцу:
- Лучше обойтись без побоев, Джемс. Побоями мало хорошего можно сделать из ребенка.
Удивительно, что после потасовки, заданной мне, Полли обыкновенно свертывалась клубочком и засыпала, как ни в чем не бывало. Оттого отец думал, что я и в самом деле могу успокоить ее, когда захочу. Раз я не вытерпел и стал жаловаться на мачеху.
- Нисколько я тебя не жалею! - Отвечал отец. - Такого упрямого негодяя надо бы еще не так учить,
- Ну, - сказал я, - недолго ей надо мною потешаться: вырасту большой, я ей покажу.
Отец посмотрел на меня и засмеялся.
- Если бы я был большой, - продолжал я, ободренный его смехом, - я бы ей нос расшиб, я бы ей ноги перебил, я ее ненавижу!
- Полно глупости болтать, - остановил меня отец.
- Она вам все время лжет. У меня минутки нет свободной, я должен все время возиться с Полли!
- Эка важность присмотреть за ребенком! Другие мальчишки в твои годы уж умеют сами деньги зарабатывать!
- И мне бы хотелось работать, папа.
- Хотелось бы работать! Работу надо искать, она сама к людям не приходит! Вон, как я иду на рынок, часа в четыре утра, когда ты еще спишь, я встречаю мальчиков вдвое меньше тебя. Заработают себе пенни-другой, ну и поедят, а нет, так и сидят голодные.
- У меня нет ни порядочных штанов, ни чулок, ни сапог, папа. Как же я пойду искать работы?
- Ах ты дурак, дурак! Ты думаешь - для работы нужен шикарный наряд! Вон у тех мальчиков, про которых я говорю, одна рубашка на теле, а дело делают не хуже других: носят рыбу, корзины с картофелем, стерегут лодки и тележки с товаром. А тебе нужно идти на работу в белой манишке да в лайковых перчатках! Хорош гусь!
Отец с презрением отвернулся от меня и ушел, С каждым днем мачеха все больше мучила меня, Особенно плохо стало после того, как один раз отец нашел ее пьяной и побил. Часто мне приходилось бы голодать по целым дням, если бы меня не жалела старая прачка, миссис Уинкшип. Миссис Уинкшип давно знала мою мать и всегда хвалила ее. "Она была слишком хороша для твоего отца, а он слишком хорош для этой злой, хитрой Берк", - говорила она. Я обыкновенно выкладывал миссис Уинкшип все свои огорчения.
Она зазывала меня к себе на кухню и кормила остатками своего обеда. Иногда она брала к себе Полли и нянчилась с ней, пока я играл часок-другой. Я спросил у миссис Уинкшип, что такое "лаятель". Она объяснила мне, что так называют мальчугана, которого нанимает разносчик, чтобы везти тележку с товаром, присматривать за ней, пока хозяин закупает на рынке разные вещи, и потом помогать ему выкрикивать свой товар.
- А какой был самый маленький "лаятель", какого вы видали? - полюбопытствовал я, - Какой? Да я видела таких, что придутся тебе по плечо. Тут рост последнее дело. Главное надобно иметь музыкальный голос.
Миссис Уинкшип долго толковала, как много значит для продавца уменье громким и приятным голосом выкрикивать свой товар. Она говорила, что каждую вещь следует выкрикивать особенным голосом.
Продавцы угля кричат так, а продавцы молока - вот этак..
После этого меня стал мучить вопрос: есть ли у меня музыкальный голос? Мачеха моя считалась хорошей певицей, я научился у нее нескольким песням и часто напевал их как будто неплохо. Но кто знает, - может быть, мой голос, хороший для песен, окажется никуда не годным для криков о рыбе или о каких-нибудь фруктах! Мне во что бы то ни стало хотелось избавиться от колотушек мачехи, и я не мог придумать для этого другого средства, как сделаться "лаятелем". Я несколько раз пытался кричать, подражая то тому, то другому разносчику, но не мог решить, хорошо я кричу или худо.
Раз, сидя на лестнице с Полли на руках, я так задумался, что малютка выпала у меня из рук и с криком покатилась по ступенькам.
Миссис Берк услыхала ее крик и налетела на меня с быстротой молнии. Не слушая моих объяснений, даже не подняв ребенка с полу, она схватила меня за волосы и стукнула несколько раз головой о стену. Она хотела взять меня за ухо, но я увернулся, и она до крови расцарапала мне щеку. Потом она принялась бить меня кулаками и защемила мой нос между пальцами. Боль привела меня в бешенство.
Я вырвался и укусил ее за палец.
Она вскрикнула от боли и выпустила меня. Воспользовавшись этим, я бросился от нее в сторону и пустился со всех ног бежать по нашему переулку.
III
Вечер на Смитфилдском рынке. - Мне угрожает серьезная опас
ность
Не знаю, преследовала ли меня миссис Берк. Я бежал по нашему переулку и даже не оглядывался, Прачка миссис Уинкшип увидела меня и, догадавшись по моему перепуганному лицу, что я бегу от большой опасности, крикнула мне:
- Беги, Джимми, беги скорей, чтобы тебя не догнали!
Из переулка я побежал по Тернмиллской улице и повернул к Смитфилдскому рынку. Я понимал, что на открытом месте миссис Берк легко может догнать меня, а в закоулках и узких проходах рыночной площади ей меня не найти.
Рыночная площадь была спокойна и пуста. Я хорошо знал эту площадь, так как часто играл на ней с товарищами. Теперь я вспомнил, что мальчишки не любили ходить в "свиной ряд", и направился именно туда. Я влез на ступеньки одной закрытой лавки и осмотрелся кругом. Миссис Берк не было видно нигде.
Я запыхался от сильного бега, я ревел от боли и злости.
Слезы мои смешивались с кровью царапин, проведенных по моему лицу ногтями миссис Берк. Волосы у меня были всклокочены, шапки не было; босые ноги были в грязи, куртка покрыта дырами и заплатами.
Вот в каком виде сидел я на ступеньках свиного ряда в теплый майский вечер.
Первые полчаса мои мысли были заняты одними страхами - я все боялся, что миссис Берк притаилась где-нибудь в углу и вдруг набросится на меня. Я беспрестанно осматривался по сторонам и пугливо прислушивался к каждому шороху. Но время шло, а моего врага нигде не было видно. Мало-помалу я успокоился и, услыхав, что пробило четыре часа, начал серьезно обдумывать, что мне делать. Идти домой? Нет, невозможно! Она убьет меня. Теперь она может делать со мной все, что захочет: она покажет отцу свой укушенный палец, и он скажет, что мне достается поделом. Что я скажу в свое оправдание? Я укусил ее, это было гадко. Кроме того, я уронил ребенка. Мне велели сидеть смирно и крепко держать девочку, а я выпустил ее из рук, она ушиблась и, может быть, очень сильно. Бедная Полли! Она упала с ужасными криками: может быть, у нее переломаны теперь все кости. Может быть, оттого мачеха за мной и не погналась. Нет, нечего и думать о возвращении домой!