Но вечером уже не было ни бала, ни собраний.
Было не мало пожаров, и маленький-Пьер во всех опасностях был впереди. Все находили это совершенно естественным: он не здешний, ему нечего терять, никто не дрожит за его жизнь, у него нет настоящих родных.
Другие пожарные исполняли свои обязанности с разумною осмотрительностью, потому что всякий принадлежит прежде всего своей семье. Нельзя же безрассудно бросаться навстречу опасности, когда имеешь близких, друзей, когда обладаешь собственностью.
Не было недостатка и в поощрениях. Брандмейстер то и дело покрикивал: «Смелее, маленький-Пьер! Вперед, мой мальчик!»
Маленький-Пьер получал раны, ожоги... Но зато ему удалось спасти двоих, которые наверное погибли бы, не прояви он удивительной храбрости.
Об этом довели до сведения префектуры; народный энтузиазм не имел границ. Со всех сторон собирались чествовать героя, так что коммуна Баллиро принуждена была отозвать своего пожарного и напомнить, что маленький-Пьер всецело принадлежит ей.
Уже назначен был день чествования — 14 июля, — как вдруг, десятого вечером, во время пожара в самом Баллиро, крыша сарая обрушилась на маленького-Пьера. Когда его вытащили из-под обломков, он был мертв.
Эта катастрофа поразила всех.
В окрестных кабачках не прекращались разговоры на эту тему: «Никому не нужный, пустой сарай, которому смело можно было дать сгореть...» «а медаль за спасение, которую он должен был получить?..» «приготовленные речи...» «предполагавшееся факельное шествие...»
Бедный маленький-Пьер! Горе было неописуемо; все наперерыв старались превзойти один другого и при этом обязательно высказывалось замечание: счастье еще, что он не здешний. Люди покачивали головами, понимая, что в противном случае это было бы еще ужаснее, и понемногу покорились неизбежному.
В день похорон пожарного обстоятельства, как нарочно, сложились неблагоприятно: кюре предстояло венчание непосредственно после похоронной церемонии и он не мог проводить тело маленького-Пьера до кладбища; мэр заболел, помощник его был на свадьбе, соседние пожарные отправились на маневры, полевой сторож был вызван в кантон, почтальон не мог манкировать своей службой, учитель занимался с детьми. Из муниципальных властей одни уехали па базар, других задерживали чрезвычайно важные дела. Приемные родители были разбиты параличом. Некоторые из свободных обывателей рассчитывали друг на друга; они говорили себе: пойдет такой-то или такой-то. В конце-концов никто не тронулся с места.
Вот почему, после обеда, четверо носильщиков с гробом пожарного направились к месту вечного успокоения, одни, как будто они несли бренные останки никому неизвестного человека.
Был полдень; невыносимая жара заставляла всех прятаться в тень. Одни только носильщики поднимали облака пыли своими тяжелыми сапогами.
Кладбище отстояло далеко. На полдороге носильщики опустили гроб на землю и остановились отдохнуть.
— Ах, разбойник, какой же он тяжелый! — сказал один.
— И стоит так себя беспокоить из-за малого, который даже нездешний! — заметил другой.
Какая-то женщина, заслышав шум, показалась на пороге; перекрестившись, она поспешно скрылась в дом.
Запыхавшиеся люди замолчали. Ставни повсюду были закрыты. Безмолвная тишина царила над деревней. Воздух был напоен ароматом; бабочки, порхая, отражались в медной каске покойника, лежавшего на белой простыне.
В тени углубления двери в сладкой дремоте лежала старая, облезлая собака. Когда носильщики снова подняли свою ношу, она взглянула вдаль, направо, влево... никого!
Тогда несчастная, совсем разбитая собака с трудом поднялась и, волоча ногу, согнувшись, с опущенной головой поплелась к кладбищу, как будто желая проводить гроб и тем отдать последнюю дань уважения человеку.