Под покровом ночной тишины все это промелькнуло в ее голове. Она вспомнила свою беззаботную студенческую жизнь, изнурительный учительский труд, заграничное путешествие. Впрочем, все пережитое ею в Западной Европе она не считала действительностью, как не включала в сумму прожитых ею лет годы, проведенные там. «Господи,— усмехнулась Лида,— а ведь я хотела выйти замуж за Смелкова! Считала замужество с ним неземным блаженством!.. Что было бы, если б он согласился?»
И она снова стала думать о Визанкове.
— Вот за него я вышла бы замуж. Эх!.. О замужестве начала подумывать! Нет, рановато, рановато. Поживу еще немножко, а потом...»
Лида и Визанков сидели в сосновом бору на той же самой полянке.
Он молчал, не хотелось разговаривать. На Лиду он гневался за то, что она была только женщиной. Даже ее красота скорее сердила, чем восхищала его.
В Софии Визанков многого наслышался о Лиде и двух других девушках. О них рассказывали такие чудовищные вещи, что люди перестали верить и правде.
Окончив Роберт-колледж, потом университет в России, Визанков привык смотреть на женщину глазами художника и в то же время относиться к ней с почти религиозным благоговением. Болгарки его удивляли, даже возмущали тем, что они так бездушно, наплевательски прожигали свою молодость.
«Какая красавица!—думал он.— Находка для музея, но отнюдь не для храма».
Лида тоже молчала. Природа здесь была однообразная, безмолвная, впереди раскинулся скромный городок - с домишками, ветхие крыши которых напоминали старые шапки. Лида вдруг затосковала о Софии, о своих любимых уголках и сотрапезниках.
— Как можно жить в такой глуши? — вырвалось у нее.
— А чем лучше София? Там больше людей, зданий, но ведь и там нет настоящей жизни, нет своей, близкой, интимной, чистой, задушевной среды.
— Слишком много прилагательных, мне трудно возразить на все. В Софии каждый может жить по-своему. Это главное.
— Что значит жить по-своему? Проводить время в кабаре? В кабаках? В ресторанах? Разве это жизнь? А есть у вашей Софии душа, сердце? Я жил в России; там не только в больших городах, но и в самых захолустных каждый человек — и общительный и любящий уединение — всегда найдет такой уголок, в котором будет чувствовать себя как дома.
— Я уже наслышана о том, что русские женщины живут не так, как мы,— с улыбкой проговорила Лида.
— Не надо толковать превратно мои слова. Вы не знаете русских, особенно русских женщин, хотя читали Толстого и Тургенева.
— Писатели многое выдумывают. Вот, например, прочитала я «Накануне», и мне показалось, что Елена, а может быть, даже и сам Инсаров выдуманы Тургеневым.
— Допустим. А что бы вы сказали, если бы такую героиню, как Елена, создал болгарский писатель? Неужели вы рассмеялись бы ему в лицо? Вы — женщина-болгарка?
— Разве мы так уж плохи? И виноваты ли мы? Не забудьте: Елена встретила своего Инсарова. А кто из нас,
болгарок, не желал бы подобной встречи? Но где он, этот Инсаров? Нет таких среди болгар. В России Инсаровы встречались, хотя болгар там была лишь горсточка, а тут, на родине,— ни одного. Почему вы на меня так смотрите? Удивляетесь, что я не говорю глупостей? Я много читала, когда училась в университете. Книги заглушали душевную боль. Я плакала, когда читала «Войну и мир», главу о смерти князя Андрея. А сцена между Анатолем и Наташей бросала меня в дрожь. Она напомнила мне то, что я пережила сама. С кем я могла поделиться своими мыслями? Много ли таких людей, как вы? Сначала я даже не понимала вас, думала, что вы играете комедию. Любой на вашем месте успел бы десять раз объясниться мне в любви или повернуться ко мне спиной, если бы я завела речь о романах. Ну скажите, что стала бы делать Елена в Болгарии? Чем занялся бы Инсаров после освобождения страны от турецкого ига? Начал бы борьбу за новые идеи? Нет, обзавелся бы собственным домом. И вы хотите, чтобы болгарка любила, уважала его? Хватит с нас нападок! Прежде всего мы—женщины, глупые, слабые, беспомощные. Власть у вас в руках, законы создаете вы, а как вы смотрите на женщин? В парламенте и в газетах кричите о морали, о девичьей невинности, о святости брака и семьи. От жены требуете безусловной верности, от дочерей — непорочности; строго взыскиваете с родственников, даже с прислуги; и вы же, и женатые и неженатые, способны вне стен парламента или дома посягнуть даже на тринадцатилетнюю девочку, на любого, самого близкого вам человека, если знаете, что это вам сойдет с рук. Не говорите мне о болгарах, я их хорошо знаю. Мы не умеем любить? Возможно. А кого любить? Таких вот? Тьфу!