— Молчать, не рассуждать! На третьей батарее я — бог!
На другой день Димо появился в квартире поручика Миловидова. Прежний вестовой поручика, Велко, встретил его радостно и тут же принялся объяснять ему, что обязан делать денщик. Утром, как только приведут коня, надо разбудить поручика: за одеяло дергать сильно, потому что спит он очень крепко, но в это время на всякий случай держаться от него подальше; никогда не ставить сапог рядом с кроватью, потому что рука у поручика тяжелая.
— Когда он умывается,— продолжал Велко,— смотри, капли воды не пролей ему на сапоги; а как будешь снимать с него сапоги вечером, гляди в оба, а то он, когда выпивши, за кровать не держится. Я его как-то раз вместе с сапогом на пол стянул, а он как вскочит — и... до сих пор у меня одно ребро ноет...
И еще много чего порассказал счастливый Велко своему преемнику. Но вот хлопнула калитка, и во двор вошел Миловидов. Вестовые оцепенели, особенно бывший вестовой,— он всем своим видом напоминал подсудимого в тот момент, когда присяжные выходят из совещательной комнаты.
— Здравствуйте, богатыри,— проговорил офицер с высоты своего величия.
Солдаты ответили.
— Принеси перчатки!
Велко сорвался с места и, бледный, спустя мгновение появился вновь.
— Почему не выстирал? — раздался громоподобный рык защитника болгарских очагов.— Почему, а?
— Солнышка не было, господин поручик,— пробормотал солдат и умолк.
— Солнышка, говоришь, не было?..— заревел Миловидов и принялся бить кулаком Велко по подбородку. С каждым ударом он бил все сильнее, а подбородок подскакивал все выше; слышался стук солдатских зубов; посыпалась грубая офицерская брань. Поручик ругался с особенным удовольствием, если знал, что хозяйка сидит в саду,— ему казалось, что в этом «геройстве» она увидит намек на его чувства к ней, своего рода объяснение.
Пробило двенадцать. Поручик швырнул перчатки в лицо вестовому и вышел на улицу, в этот час очень людную. Ученики, учителя, чиновники спешили куда-то, встречались, расходились, торопясь кто в кафе, кто в ресторан. Из-за облаков выглянуло солнце, небо стало проясняться, в воздухе носились аппетитные обеденные запахи кушаний. Рабочие, группой расположившиеся в тени ограды, жадно вдыхали эти запахи, бросая завистливые и злые взгляды на двери ресторана.
Поручик вошел в лучшее кафе. Как только он открыл дверь, послышался шум перебранки: штатский в чем-то оправдывался, а юный офицерик размахивал бильярдным кием. Миловидов прошел в следующий зал и, сняв фуражку, грациозно и почтительно поклонился в ту сторону, где сидел командир дивизии, потом сделал общий поклон остальным офицерам и сел. За одним столиком с командиром дивизии обедали начальник штаба и адъютант. Присутствие начальника, который любого из офицеров мог отправить в столовую «Последний грош», смущало мирно обедавших подчиненных. Но зато какое это было неземное наслаждение — не отдавать ему чести, а только кланяться, словно даме на вечеринке. И с какой любезной снисходительностью он отвечал на приветствия подчиненных, хоть и был вынужден при этом каждый раз отрываться от еды.
За столиками велись оживленные беседы на самые разнообразные темы: о казенных офицерских лошадях, об эмеритальных кассах, о танцевальных вечеринках, о наступающем полковом празднике; а один офицер коснулся даже литературы — громко рассказал два-три анекдота пушкинских времен, и, слушая его, все невольно поглядывали на командира дивизии, не засмеется ли он. К сожалению, начальник в это время яростно обсуждал тактику итальянцев при Адуе и не услышал ни одного анекдота.
— Не могу понять,— говорил он,— с какой стати наших офицеров посылают в Италию? Как будто у нас нельзя учредить солидную военную академию... Разве в Болгарии нет способных штаб-офицеров? Позор! Высшее военное училище у нас есть, а военной академии нет!
Академия была его заветной мечтой, ибо он был глубоко убежден, что, кроме него, некому преподавать высшую стратегию, военную историю и, в частности, историю наполеоновских войн.
Офицеры с почтительным вниманием слушали командира, но едва он умолк, раздались выкрики: