Поручик, даже не взглянув на вестового, прошел прямо к себе в комнату, достал из кармана записку и начал ее перечитывать: «Пригласите меня сегодня на кадриль, и я отвечу на все вопросы. Ваша Катина».
«Гм,— размышлял поручик,— недурно!.. Шестьдесят тысяч левов — не шутка! Дай бог, чтоб не сорвалось».
— Вестовой! — крикнул он и, присев на кровать, вытянул ногу, перечитывая записку.
Вестовой явился.
«Только надо нам их получить наличными, иначе ускользнут; знаем мы эти обещания»,— размечтался Миловидов и, заметив солдата, поднял ногу. Вестовой не угадал, что это означает.
— Чего рот разинул? Снимай сапоги, скотина!
Ни один врач не оперировал больного так осторожно, как Димо снимал с поручика сапоги.
«Да уж так ли много это в сущности — шестьдесят тысяч левов?.. Иванов взял восемьдесят, Петков — сто двадцать... Но что прикажете делать, если других невест нет, а у ее родителей к тому же собственный дом. Правда, жить придется у них, но отец человек сносный да и здоровьишко у него подкачало...»
— Приготовь парадную форму и ордена!
Это прозвучало так, словно поручик был награжден орденами за то, что пролил в боях по меньшей мере литра два своей драгоценной крови, тогда как речь шла о единственном ордене, полученном по случаю встречи благополучно правящего ныне князя. Димо принес форму, приготовленную бывшим вестовым к вечеринке, и поручик начал облачаться, а солдат, стоя возле умывальника, подумал: «А не такой уж он плохой!»
«На какую кадриль пригласить ее?— продолжал размышлять Миловидов.— На первую не стоит...» — И наклонил голову над тазом с таким видом, словно перескочил в двадцать пятый век, когда человеку, по всей вероятности, достаточно будет нажать кнопку, чтобы оказаться умытым. Правда, лицо он тер собственноручно, но вода, казалось, падала на него с неба, мыло то изчезало, то появлялось в руках Димо, а когда офицер умылся, полотенце так легко накрыло ему голову, точно его уронила фея. Миловидов был почти одет. Неожиданно полил дождь.
— Принеси калоши!Вестовой обомлел: «Будет бить, будет бить»,— пронеслось у него в голове. Никаких калош он в этом доме не видел.
— Чего уставился? Неси калоши, говорю!
— Велко мне калош не передавал... господин поручик...
— Как это не передавал?.. Ищи быстрей, сукин сын!
Солдат исчез, но калош не нашел, потому что хозяйка, заметив на дворе порванные в трех местах старые калоши, давно уже выбросила их в мусорный ящик. «Неприлично офицеру носить такую рвань»,— сказала она Велко, а тот пришел в ужас. Ведь поручик надевал калоши, когда вечером ходил в клуб, и даже как-то раз по ошибке надел чужие. К счастью, с прошлой субботы не было дождя. Хозяйка и прежний вестовой ни слова не сказали поручику о калошах, и потому расхлебывать кашу пришлось бедняге Димо. С тяжелым сердцем переступил он порог комнаты и, как увидел лицо поручика, почувствовал, что готов отдать собственную кожу на то, чтобы из нее сделали калоши, только б не видеть этого лица.
— Нет их, господин поручик...
— Нет, говоришь?.. Нет, значит?.. Так вас учат заботиться об офицерском добре?..
Поручик вспомнил, что обут в лаковые ботинки, а на дворе льет дождь, извозчик же сдерет не меньше двух левов...
— Куда ж они подевались... а? Скотина этакая!— кричал взбешенный Миловидов и еще влажной рукой принялся бить вестового по лицу.— Марш, свинья, вон! Умри, а без калош не возвращайся!
Димо исчез, как призрак.
«Наверное, уже вальс танцуют,— подумал поручик,— а она там».
И снова шестьдесят тысяч левов засверкали перед по глазами.
— Вестовой!—кричал он.— Гони сюда извозчика!
Подкатил экипаж. Миловидов перед отъездом вылил
на себя чуть не флакон одеколона, а когда Димо распахнул перед ним дверь, вспомнил, что бросает на ветер два лева, и тут ему захотелось на прощанье дать вестовому по зубам; но шинель связывала движения, да и жаль было портить новые перчатки.
Уже спустя полчаса поручик летал по залу с шестьюдесятью тысячами левов у плеча, кланяясь направо — дамам, налево — начальству, а во время второй кадрили, которой сам дирижировал, радостно улыбался той, получить которую было для него важнее, чем пройти по конкурсу на командировку в Италию и даже Бельгию. Как нежен он был с нею во время перерыва между танцами, который нарочно продлил. Рука, та самая рука, что час назад выбивала солдатские зубы, сейчас страстно пожимала маленькую ручку, а грубый голос старался смягчиться, когда поручик говорил своей даме: