Ел он сам или не ел, ни капитан, ни капитанша не интересовались и сразу же после обеда посылали его куда-нибудь. Так они поступали не по злобе: просто капитан считал, что солдату достаточно пяти минут для того, чтобы насытиться и даже переварить пищу, а капитанше и в голову не приходило, что человек может быть голоден, когда сама она наелась досыта. Мытье посуды в кухне отнимало у Димо часа два, кроме того надо было накормить собак, вычистить экипаж и ружья, после чего Димо до позднего вечера поступал в полное распоряжение капитанши: сбегай в аптеку, к жене такого-то поручика, к портнихе, к бабке Фоне и тому подобное. По вечерам капитанша почти всегда уходила в гости, а Димо убаюкивал старших детей, рассказывая им о деревенской жизни.
— Ты, Димо, боишься папы? — спрашивал семилетний сын капитана.
— Нет, Петр.
— Почему?
— Он хороший, никого не бьет.
— И я, когда стану офицером, не буду тебя бить, Димо,— лепетал ребенок, засыпая.
Заметив, что он уже перестал слушать и закрыл глазки, Димо с улыбкой отходил на цыпочках от кроватки и ложился на свой соломенный тюфяк, но каждые пять минут просыпался от малейшего шума; и так иной раз до трех часов ночи,— ведь ему надо было дождаться капитана, чтобы снять с него сапоги.
В свободное время, то есть когда у Димо не было работы или же когда кормилица стирала пеленки или уходила в баню вместе с хозяйкой, Димо доверяли грудного ребенка. И странное дело: на руках у этого человека, не получившего "никакого воспитания и образования, понятия не имевшего о том, как надо обращаться с детьми, девочка плакала реже, чем на руках у матери, и почти всегда улыбалась. Чего только не изобретал Димо, чтобы ее позабавить. Подражал собачьему лаю, притворялся плачущим, носил ее на плече, давал ей поиграть своими медяками, а если она все-таки куксилась, подогревал молоко и кормил ее.
Димо был спокоен только с виду. Капитан, правда, всегда улыбался и, проходя мимо, здоровался, а глаза его как бы говорили: «Видишь, Димо, какой я добрый? Столько раз прошел мимо и ни разу тебя не ударил». Но барыня... Барыня вела себя совсем по-другому. Димо боялся ее больше, чем капитана, стоял перед ней навытяжку, несколько раз даже невольно отдавал ей честь, вообще служил ей с таким усердием, словно старшим командиром батареи была она, а не ее муж. Капитанша посылала его в баню, отказывала ему в увольнительной и часами разъясняла дисциплинарный устав: жена офицера — офицерша, значит она начальник, и в ее присутствии солдат не имеет права курить, сидеть, смеяться без разрешения. А капитан, всему на свете предпочитавший охоту, даже не замечал, что жена подрывает его авторитет. Сколько раз, бывало, прикажет он Димо привести коня или вызвать фельдфебеля — и вдруг видит немного погодя, что вестовой возвращается с узлом в руках: ходил куда-то по приказу капитанши. Нигде не было Димо покоя от воинственной барыни, которая нередко и самого капитана превращала в вестового. Она предъявляла к Димо такие требования, словно он кончил высшие курсы домоводства, и вечно твердила, что посуда в кухне стоит немытая, неприбранная, что самовар не блестит, дощатый пол зарос грязью, а тушеное мясо пригорело. Ворчала также, что двор подметен кое-как, розы не цветут, а в гостиной пахнет казармами, с тех пор как ее убирает Димо. Кроме того, он словно околдовал младшую девочку,— если подержит ее на руках, она потом никак не может заснуть. А заметив однажды вошь на его одежде, барыня выгнала его из дома.
— Вон отсюда! Вон, свинья, мерзавец, марш в казармы!— кричала она так грозно, что ей позавидовал бы и сам командир полка.
Само собой разумеется, что в тот же день Димо вернули обратно: офицер без вестового как без рук.
Но теперь барыня заходила на кухню всякий раз, как испытывала потребность излить на кого-нибудь свою желчь.
— Это, по-твоему, тушеное мясо? Дрянь это, а не жаркое! Свою жену корми таким мясом!
И Димо убедился, что жить в этом доме хуже, чем в свинарнике, и не лучше, чем у поручика.
Как-то раз капитан пригласил к обеду гостей, с тем чтобы вечером пойти вместе с ними на пирушку.
Димо с раннего утра работал не покладая рук. Он резал гусей и цыплят, смотрел за детьми, игравшими в саду, бегал на базар, к портнихе, к военному портному за перчатками, к майорше, в кондитерскую, за вином; он накрывал на стол в гостиной и присматривал за офицерскими лошадьми, а офицеры съехались званые и незваные. С пяти утра до четырех часов дня Димо ни разу не присел, и во рту у него ни крошки хлеба не было. Ноги отказывались ему служить, а мозг напряженно работал, и в голове стучало, словно по ней проходил электрический ток.