Да, чудесна наша страна! Благословенная природа земной рай! Вот и Долина роз. Кто не хотел бы остаться в ней до конца дней своих? С чем можно сравнить ее? Разве что с разукрашенной, надушенной книгой сонетов Петрарки! Но если подняться на горную вершину и окинуть взором всю Болгарию — какими мизерными и ничтожными покажутся оттуда царские хоромы, какими мелкими — офицеры, даже дивизионные командиры, даже министры, шествующие на доклад к своему «государю»!.. Пред вашим взором раскинутся широкие, бескрайные поля, усеянные людьми, которые трудятся — кто с лопатой, кто с мотыгой, кто с серпом в руке. Расспросите их, послушайте, что скажут они о тихом Дунае, о бурном море, о гордых Балканах, о Долине роз — обо всех тех местах, которые вы и в стихах и в прозе воспеваете у нас и с патриотическим пафосом расхваливаете в Западной Европе?
Смотрит ли на широкий Дунай тот, у кого потемнело в глазах? Видит ли заоблачные вершины тот, кому перебили хребет? Чувствует ли благоухание розы тот, у кого кровоточит разбитое лицо? Слушают ли соловьиную песню под лязг жандармских шпор и сабель?..
Говорят, что болгарин — человек бесчувственный... Вокруг поэзия, дивной красоты пейзажи, чудесные голоса природы, а он глух, нем и слеп! И правы те, что говорят так! Болгарина оглушили министры и карательные экспедиции, его ослепили иллюминации и бенгальские огни, рот ему заткнули избирательными бюллетенями,— и потому он молчит... Он забит и несчастен!.. Но туго придется кое-кому, когда он заговорит!..
1899
В МЫШИНЫХ НОРАХ
...И прожил премудрый пескарь
таким родом с лишком сто лет.
Уличка, носящая имя одного из наших царей, в этот вечер утихомирилась раньше обычного, хотя было всего лишь семь часов и по другим улицам еще сновали люди, спеша в прохладные пивные, где можно спокойно посидеть за столиком и под звуки музыки заполнить мечтами пустоту своей жизни. Но уличка, о которой идет речь, словно приготовилась к собственным похоронам: почти во всех домах здесь окна были плотно закрыты, занавески опущены, и ни одно заспанное человеческое лицо не выглядывало из-за них, чтобы узнать, хороша ли погода для прогулки, ни одна нежная ручка не пыталась кокетливо отдернуть штору, чтобы на миг показать прохожим полуобнаженную фигуру и сразу же скрыться. Даже служанки, стоявшие возле калиток, боялись громко говорить о своих чувствах пришедшим к ним на свидание солдатам и спешили ответить согласием на все предложения, опасаясь, как бы хозяйки не позвали их домой рассерженным голосом. Во всем этом околотке и дети и служанки заметили, что с некоторых пор отцы и матери семейств сделались сердитыми, вспыльчивыми, озлобленными; они все время ворчали, проклиная и жизнь, и мир, и бога, и Болгарию, и султана — за то, что тот даровал им независимость. На кого они сердились, что было причиной их огорчения — этого ни дети, ни служанки не знали, но догадывались, что дыма без огня не бывает. Никогда не забудет маленький Митя, как он попросил у отца пятачок, а отец закричал:
— Пятачок?.. Тебе пятачок?.. Ах ты осел... Ты думаешь, что у меня... что я сам делаю эти пятаки?.. Завтра в доме гроша на хлеб не найдется, а ему, видите ли, пятачок понадобился!
И отец, рассвирепев, вытолкал сына из комнаты. Такая же участь постигла и многих приятелей Мити. Служанки и те с удивлением говорили друг дружке, что даже самые хорошие барыни, которые раньше без счета давали денег на покупки, нынче после каждой еды пересчитывают куски мяса, а хлеб запирают на ключ.
Короче говоря, жители этой улички были в таком настроении, словно на них обрушилась эпидемия какой-то болезни или война; между тем все они были здоровехоньки, а военные тут и на постое не стояли. Но зато возникли слухи, которые для здешних жителей были страшнее чумы или даже вражеского нашествия,—слухи о том, что правительство твердо решило спасти Болгарию и с этой целью приступило к сокращению штата чиновников. Поговаривали, что закроют высшую школу, ликвидируют многие, гимназии и судебные учреждения, а кое-где передавали шепотом,— опасаясь, как бы не дошло до офицеров,— что будто сократят даже армию.
Обитатели узкой улички, среди которых преобладали чиновники, ужаснулись еще больше и пришли в полное смятение, когда убедились, что слухи эти — не пустая болтовня, не утка, пущенная оппозицией, а горчайшая действительность. Посыпались приказы о ликвидации учреждений, об увольнении чиновников, учителей, судей.