В спальне одного из домиков на этой уличке лежал на кровати господин Ягоридов. Он как лег после обеда, так и не пошевельнулся. Какие только мысли не волновали несчастного чиновника! Он вспоминал свое прошлое, думал о настоящем и со страхом, какого доселе еще не знал, не решался приподнять завесу, прикрывающую будущее, ибо стоило ему сказать себе: «а вдруг...» Нет, он даже про себя не смел произнести тех страшных слов, которые люди употребляли так хладнокровно.
После двенадцатилетней службы Ягоридов впервые с тревогой задумался о своей судьбе; конечно, нечего греха таить, бывали и у него неприятности, но то были сущие пустяки. Случалось, его перемещали, иногда он месяцами ходил без работы; но тогда он был молод, не женат и только посмеивался над жизнью и подшучивал над своим пустым желудком. Теперь совсем другое дело: у него жена, четверо ребят, душа его постарела, и поэтому каждый удар судьбы болезненно отражается на всем его существе. Теперь он не только не мог бы перенести голод, но даже не сел бы за стол, знай он, что за обедом ему не подадут вина, а после обеда нельзя будет растянуться на широкой кровати, выкурить сигару, выпить чашку кофе, принесенную горничной. И раньше увольняли чиновников, но тогда гнали за вольнодумство или сочувствие оппозиционной партии; теперь же, как он узнал, будут не «отстранять от должности», а просто увольнять и «наших» и «ваших» не по политическим соображениям, а ради того только, чтобы облегчить разбухший многострадальный бюджет.
«Но ведь я никогда не был вольнодумцем и не принадлежал ни к какой партии, я ничем, кроме службы, не интересовался»,— утешал себя Ягоридов.
Однако перед ним вдруг появился министр и сказал:
— Вы не вольнодумствовали? Ну и что же? Разве мы увольняем вас за вольнодумство? Упаси бог! В Болгарии миновали времена Нерона. Просто наше государство не нуждается в таком большом количестве служащих; то есть не то что не нуждается, но не в состоянии платить им жалованье,— а потому освобождает их от работы, как поступил бы и всякий частный предприниматель.
— Но на что же я буду существовать?—спросил Ягоридов.
— Государство, заметьте, не заботится об отдельных частных лицах; вы можете быть полезны для общества, работая на другом поприще,— ведь не могут же все граждане рассчитывать на государственную службу.
— Но у меня нет никакой специальности и нет сбережений. Что же мне делать? Государство высосало все мои жизненные соки, я отдал ему свои силы, свою молодость, а теперь меня выбрасывают на улицу!
— Ничего не поделаешь, господа!—слышит он голос министра.— Вы должны принести себя в жертву Болгарии. Отдельные лица должны пожертвовать собой во имя общего блага...
Ягоридов возмущен, все его существо пылает негодованием, он гневно протестует:
— Отдельных лиц приносят в жертву, ради общего блага!.. Значит, я тоже должен пожертвовать собой?.. А кто я такой?.. Разве я святой великомученик или Христос, которого распинают, чтобы искупить грехи всей Болгарии?.. Отдельные лица!.. А жена?.. Дети?.. Их тоже надо принести в жертву?.. Ради кого?.. Ради детей Ивана или Драгана?
Он чувствует, что губы его дрожат, а грудь разрывается от переполняющего ее негодования, и в то же время знает, что все эти его рассуждения и протесты совершенно бесполезны; он даже не решится высказать их кому-нибудь, но, как и многие другие, повесит голову, когда прочтет рядом со своим именем ужасные слова: «Увольняется со службы!..»
Ягоридов швырнул на пол давно погасшую сигару, тяжело вздохнул и, словно пробудившись после страшного сна, беспомощно оглянулся кругом.
— Где дети? — спросил он жену.
— Играют на свежем воздухе.
— Так, так,— с раздражением проговорил Ягоридов,— только ботинки треплют да штаны рвут... Вот выбросят их на улицу в один прекрасный день, тогда увидишь... Ну, гони их домой, да поживее!
Жена вспыхнула. С некоторых пор она стала замечать, что муж ее резко переменился, и только удивлялась, не понимая, что с ним, приключилось. Она и раньше была не очень довольна его характером, но еще никогда не видела его таким раздражительным, как в эти дни,
— Не могу понять, чего ты от меня хочешь, чего ты на меня злишься последнее время? Мало того, что я день-деньской работаю, как вол, а тут еще ты брюзжишь, когда надо и не надо!
Она действительно не понимала мужа и даже выругала его в душе, потому что хотела было пойти с ним прогуляться. Разозленная, она вышла, громко хлопнув дверью, и отправилась к соседкам.
Ягоридов встал с постели, открыл окно, сел возле него и задумался: «Что же я все-таки буду делать, если уволят? Как могу я избежать увольнения? Никак не могу... А что, если взять да и написать министру письмо, попросить его оставить меня на службе? Снизойдет он к этой просьбе?.. Другие, наверное, тоже собираются писать ему такие письма... Кого же он оставит?.. Кого уволит?»