Реакционная критика клеветнически называла Стаматова человеконенавистником. Но Стаматов ненавидел не человека вообще, он ненавидел Абаровых и Виряновых, Гралиновых и Нарзановых,— то есть тех, кого ненавидел и весь трудовой люд.
Реалист-демократ, писатель верой и правдой служил народу, его отношение к простому человеку, пожалуй, ярче всего выражено в рассказе «Наша родина». Описывая природу Болгарии, Стаматов предлагает читателю подняться на горную вершину и оттуда окинуть взором всю страну. Какими мизерными и ничтожными покажутся тогда пышные царские хоромы, какими мелкими — офицеры, даже дивизионные командиры, даже министры, важно шествующие на доклад к своему «государю»! А с каким сочувствием он говорит
о тяжкой доле трудового народа: «Смотрит ли на широкий Дунай тот, у кого потемнело в глазах? Видит ли заоблачные вершины тот, кому перебили хребет? Чувствует ли благоухание розы тот, у кого кровоточит разбитое лицо? Слушают ли соловьиную песнь под лязг жандармских шпор и сабель?..»
В большой галерее созданных им типов мало положительных образов, но когда он создавал такой образ, то всегда находил самые теплые краски (вестовой Димо, скромная крестьянская девушка Драга из рассказа «Эвника», маэстро Пьетро Далбиани из рассказа «Паладини»).
Стаматов в течение всей своей творческой жизни боролся средствами сатиры против классовых врагов трудового болгарского народа. И благодарный народ свято хранит богатое литературное наследство своего талантливого сына, произведения которого никогда не утратят своего значения.
Б. Диденко
ИДИЛИЯ
В гостиной господина Гралинова сидят на широком диване отец и сын. По лицам их видно, что оба только что выпили, закусили и теперь благодушествуют, потягивая кофе. Сын, наконец-то кончивший гимназию, уже не стесняется курить и при отце.
Чего только нет в этой комнате! Мебель из Вены, громадные зеркала из Бухареста. Множество всяких безделушек украшает гостиную, в которой отец решил серьезно поговорить с сыном.
Детей у него было только двое — сын да семнадцатилетняя дочь; и, как все любящие отцы, он заботился об их будущем.
— Итак, сынок, лето ты проведешь здесь, отдохнешь, а поближе к зиме — в путь-дорогу... Какие же у тебя планы, кем ты хочешь быть?
Сын задумался. Да и было над чем задуматься.
До сих пор он мечтал только об одном — поскорей уехать в Западную Европу, а учение стояло у него на втором плане. Медицина казалась ему чрезвычайно неприятным ремеслом: чесотка, кожные болезни... отвратительно! Приходится лечить кого попало, а ведь эдак и заразиться можно. Естественные науки он считал слишком элементарными, чтобы заниматься ими в университете. И кто только их не изучает! Некоторое время он мечтал о юридическом образовании, однако не находил в себе ни ораторского таланта, ни желания произносить длинные и витиеватые речи.
Я, папа, думал, думал,— сказал сын, немного помолчав,— и в конце концов решил поехать учиться в Париж; хочу стать инженером.
— Браво, сынок! Ты словно угадал мои мысли. Инженером, именно инженером и никем иным! Только получи диплом, а выгодных мест сколько угодно,— мечтательно проговорил отец.— И себе и Марийке построишь такие дома, что вся София ахнет!
Будущий инженер самодовольно ухмыльнулся, а старик продолжал:
— Два года, как говорил Петр Иванов, у тебя уйдет на изучение языка, потом шесть лет на прохождение курса; итого — восемь. Ну, будем считать, девять... Такого срока, думается, вполне достаточно, чтобы ты мог окончить университет, не выбиваясь из сил, как выбивался Петр, о чем я узнал, когда он вернулся. Итак, девять лет по четыреста левов в месяц...
Старик занялся умножением. Сын попытался было подсказать ему итоговую сумму, но числа путались у него в голове и вместо цифр в его воображении возникали широкие, бесконечно длинные парижские улицы.
— Ладно, потом подсчитаю,— сказал старик,— не завтра ведь уезжаешь... И вот что еще я хочу сказать тебе, сынок... Насчет женщин... Смотри в оба! Там делай, что хочешь, но избави тебя бог привезти сюда какую-нибудь... Так и знай: ноги ее не будет в доме!