— Эти писатели — дошлый народ,— шепнул один из присутствующих соседу.
— Голова у них работает хорошо. Настрочит в один присест какую-нибудь ерунду, и — хоп! — сотня левов в кармане. Вазов, говорят, не один дом выстроил на деньги, вырученные за свои романы.
— А мы тут мозги сушим за две сотни левов в месяц!
Спев несколько песен, отодвинули столы к стенам, разыскали где-то двух полусонных цыган, усадили их в угол и закружились в танце.
Когда Ирмов заявил содержателю гостиницы, что сегодня за всех платит он, компания пришла в дикий восторг и дружно закричала «ура».
— Срам какой! — шепнул друзьям один из участников пирушки.— Человек у нас в гостях, а мы заставляем его расплачиваться.
— Кто его заставляет? Он сам набивается.
— Так не годится, и мы должны уплатить свою часть. Что он о нас подумает? Возьмет да и напишет пасквиль.
— И опять-таки сорвет деньгу за него.
Пирушка затянулась до четырех утра. Хозяин и тот остался доволен писателем и, когда все начали расходиться, вскочил и сам подал ему пальто. Вся компания вышла на улицу и подняла такой шум, что жители патриархального городка, давно спавшие мертвым сном, вскакивали с постелей. Но так как в числе гуляк был и сам начальник околийского управления, то оба патруля стражников только почтительно откозыряли всей компании.
После разговора с учителем Ирмов раза два-три встречал Линовского на улице, но, заметив его издали, быстро возвращался назад или сворачивал в первый же переулок. Он не хотел видеться с человеком, которому, еще в бытность его студентом, не подавал руки, и особенно не хотел этого теперь, когда узнал, что тот разбогател и ведет себя, как разбойник на большой дороге. Не зря говорили в народе, что этот человек способен на все, что для него нет ничего святого.
И все-таки они однажды случайно столкнулись лицом к лицу. Делать нечего, Ирмов невольно остановился.
— Ирмов?! Ты ли это? А я тебя стал искать, как только узнал о твоем приезде. Мне говорили, что ты бывал в деревне, собирал материал не то для новой драмы, не то для романа. Я в этих вещах не очень-то разбираюсь, но твои произведения читал. Высоко залетаешь, можно подумать, что о марсианах пишешь... Все у тебя честные, все герои, ни одного подлеца нет. Ты еще пробудешь здесь денек-другой, а? Хочется с тобой посидеть, поболтать. Столько лет не виделись! Однокурсниками ведь были, а нынче... Вечером приходи к нам ужинать. Нет, нет, и не пробуй возражать... Это решено.
— Пожалуй, не смогу,— нерешительно ответил Ирмов.— Сегодня вечером хочу поработать.
— Никакой работы!.. В Софии наработаешься. Да разве можно работать в здешней обстановке? Сейчас же и пойдем ко мне.
— Но меня будут ждать... Учитель один, я ему обещал.
— Подождет. Я пошлю человека сказать ему, что ты у нас. Как ты можешь там столоваться? Этот бай Колю кормит так, что... Я свиней своих кормлю лучше.
— Для меня там готовят отдельно.
— И я для тебя приготовлю специальные блюда. Что касается вина, ты такого в жизни не пивал. Я всей округе поставляю вино, но настоящее вино... пью только я сам. Ни за что не допущу, чтобы ты столовался в гостинице. На чиновников не гляди, им что ни подай — все слопают. У них даже нет права иметь хороший вкус. Просто желудки их обязаны переваривать отраву бая Колю лет пятнадцать... Вот и все, а потом похороны, пенсия... Сироты их тоже будут чиновниками, и опять все снова здорово. Ну, хватит, наговорились. Идем! Ты не можешь себе представить, как я рад нашей встрече.
— Я, право же, не могу к тебе пойти, очень устал.
— Слушай, Ирмов, я начинаю подозревать, что ты просто не хочешь ко мне зайти. Здешние господа, наверное, наговорили тебе про меня бог знает чего.
— Полно! Кто мог мне наговаривать на тебя?
— Кто? Да все! Они все до одного готовы утопить меня в ложке воды. До сих пор не могут мне простить, что я, чужой здесь человек, сел им на шею. Впрочем, этих комаров я не боюсь — они не жалят, только жужжат. Я знаю, что все... и ты... там, за границей, поглядывали на меня косо. Но что было, то прошло. Сейчас ты писатель, знаменитость... Как знать, может настанет такой день, когда эта улица будет носить твое имя, потому что ты по ней проходил, но пока что на этой улице стоит мой собственный дом и ты должен прийти ко мне в гости. Поговорим о Западе, о литературе, о тебе. Только заглянем на минутку в кабак и — домой.
Ирмов не посмел отказаться, вежливость одолела. «В конце концов любопытно увидеть этого человека вблизи и... интересно, осталось ли в нем хоть что-нибудь человеческое».