Директор местной оперы знал, что другому тенору здесь не петь: этого не допустили бы неаполитанцы, никто не пришел бы слушать гастролера. «Может быть, и есть на свете певец лучше Далбиани, но он чужак; да и нет никого лучше, чем он»,— говорили неаполитанки.
Прохожие, встречая синьора Пьетро, почтительно снимали перед ним шапки. Кто не знал его? Кто не слушал его в «Травиате», «Трубадуре», «Аиде», «Риголетто», «Эрнани», «Кармен», «Фаусте»? Не было дома, в котором на самом видном месте не стояли бы фотографии певца, снятого в различных ролях.
Пьетро шел через старую часть города. Высокие средневековые здания, тесные, темные улички. Тихо. Все словно замерло. Не слышно грохота повозок, фаэтонов, автомобилей, трамваев. Веет покоем доброго старого времени,— доброго лишь потому, что оно прошло и не осталось от него в живых ни души.
Настроение у Пьетро хорошее. Его любимую ученицу Гиацинту ждет блестящее будущее. А маэстро беспощаден: Розине, младшей сестре Гиацинты, он сказал откровенно: «Не тратьте зря силы, голоса у вас нет». Как она обиделась, как рассердилась!
— Но я хочу быть певицей!
— А Гиацинте хотелось бы быть красивой,— ответил ей Пьетро,— однако и голос и красота даруются свыше, а не мною.
«Да... Розина, быть может, одним взглядом сведет с ума какого-нибудь принца, а Гиацинта будет укрощать диких зверей своим пением...»
Пьетро идет дальше. Вдруг он невольно останавливается и прислушивается.
Что это?.. Галлюцинация среди бела дня?.. Нет! Он ясно слышит чистые, нежные и в то же время мощные звуки своей любимой арии — арии Риголетто... «Боже мой, да это же голос Луиджи!.. Никому другому так не спеть! Но ведь Луиджи умер...» А в воздухе все трепещет чудесный голос, взлетает к поднебесью, на мгновенье замирает там и жемчугом рассыпается над землей.
Пьетро идет на звук этого голоса. Ищет, осматривается, останавливается... возвращается назад и слышит все тот же голос и аккомпанирующий ему оркестр. Маэстро ускоряет шаг. Звуки становятся отчетливее. Он выходит на площадь. На той стороне — обширная таверна с садом, в глубине которого павильон и открытая сцена. Профессору все ясно: приехала маленькая бродячая опереточная труппа, чтобы дать несколько концертов в бедных кварталах Неаполя. Пьетро подходит ближе. На сцене десяток мужчин и женщин.
— Добрый вечер! — говорит Пьетро.— Скажите, пожалуйста, кто здесь только что пел арию Риголетто?
Артисты в недоумении переглянулись, удивленные тем, что их труппа привлекла чье-то внимание еще до первого концерта.
— Кто же пел?
Певец, исполнявший арию Риголетто, не назвал себя.
— Синьор Джиованни,— говорит антрепренер,— по- видимому, господину понравился ваш голос, а вы не отвечаете!
Синьор Джиованни улыбается, делает несколько шагов в сторону Пьетро.
Маэстро впился в него глазами: молодой, статный, широкоплечий, приятное лицо, задумчивые глаза, держится скромно, костюм еще скромнее.
— Синьор Джиованни, доставьте мне удовольствие, повторите арию,— попросил Пьетро и, обернувшись к антрепренеру, добавил: — Я заплачу за потерянное время, можете не сомневаться.
Антрепренер сделался любезным, артисты также. Профессору пододвинули стул. Музыканты заняли свои места. Джиованни вышел на сцену и запел. Пьетро забыл, где он находится, забыл, что попал в таверну, где скандалы бывают чаще, чем концерты, и уже не замечал ни рваных декораций, ни стоптанных башмаков Джиованни, ни его поношенного костюма. Он весь ушел в прошлое и слышал не Джиованни — нет, а своего Луиджи. Но не того Луиджи, что царил на сцене, избалованный антрепренерами, публикой, женщинами,— нет! Пьетро слушал его впервые в крохотной роли, когда еще никто не видел в Луиджи — Луиджи, а он, Пьетро, открыл и показал миру новую звезду.
Джиованни допел арию.
— Господин директор,— проговорил Пьетро,— синьор Джиованни сейчас свободен, не правда ли? Мне хотелось бы сказать ему несколько слов.