«Настоящий атлет! Проживет еще-лет пятьдесят... Это- то и страшно!.. Луиджи не выдержал, туберкулез доконал его».
И снова он вспомнил то, что было в варьете.
«Нет, я не оставлю тебя одного, грешное дитя. Чему быть, того не миновать. Ты хочешь петь. Но нет, петь ты не будешь! Я не пущу тебя на лобное место. Я сам сорву корону с твоей головы. Паладини! Ты должен умереть, чтоб вечно жил великий Паладини! Ты преступник, Паладини! Я боготворил тебя, ты был для меня оправда нием моей жизни, в твоем голосе я слышал глас божий, я верил, что бог послал тебя в мир укротить человека - зверя своими песнями. Ради тебя я готов был пойти ил Голгофу, а сейчас я ненавижу тебя, презираю. Ты совершил страшное злодеяние: обокрал бога — и должен за это поплатиться. Ты стоял выше толпы, она была недостойна даже прикоснуться к тебе,— и теперь она не имеет права видеть твое падение. Ты умрешь! Разве можег существовать бог, узнав, что он уже не такой, каким был?»
И этот благочестивый фанатик с кроткой душой голубя, за всю жизнь не вымолвивший ни одного оскорбительного слова, не смевший поднять руку даже на бессловесную тварь,— решил уничтожить Паладини.
Смерть певца казалась ему самым естественным исходом. И это давало ему силы жить, чтобы закончить свою миссию.
Они вместе предстанут пред высшим судьей, и тот рассудит, прав ли был Пьетро.
Лицо старика прояснилось, оно стало бесстрастным, как икона, которая не отражает ничего земного, суетного.
Пьетро сидит за фортепьяно.
Из толпы воспоминаний о прожитой жизни выступают два кумира, два образа — Джульетты и Паладини: один— олицетворение красоты, а другой — искусства.
И оба обманули его надежды.
Он вспомнил свою первую встречу с Джульеттой в Неаполе и дебют Паладини в Милане.
В своем старом сердце он хранит память о трепете первого поцелуя, но этот трепет уступает место восторгу, пережитому в Милане, когда Паладини, его ученик, сверг с престола и певца Орсини и своего учителя Пьетро.
Пьетро играет. Образ Джульетты бледнеет, меркнет. Да это и понятно — ведь она умерла давно. А Паладини остался, великий Паладини. Но на фоне чудесной музыки некоего композитора, которую Пьетро сейчас играет, в ушах его звенит великолепная мелодия «Сумерек»— в последнем, столь немощном исполнении Паладини.
Отчаяние сковывает его одинокую душу.
Он играет старые, забытые мелодии, итальянские песни того времени, когда он сам соперничал с Орсини, как соперничают две яркие звезды перед восходом дневного светила.
Двери тихо открываются. Бесшумно входят Паладини и Лаура. Они не дышат. Пьетро не видит их.
Но вот он кончил играть.
— Браво, Пьетро, браво! — радостно кричит Паладини.— Значит, мы тронемся в путь,— гнев твой прошел!
— Да... тронемся в путь, и очень скоро.
Лаура смотрит на них, плачет от радости, торопливо проходит через кухню в сад и шепчет:
— Помирились, снова будут петь.
Пьетро поднялся из-за письменного стола.
Он покончил со всем земным; обеспечил старость Лауры, написал ей большое нежное письмо, в котором попросил у нее прощенья. Тяжело ему было нанести такой удар бедной женщине.
«Но она верит в меня и в бога. Она поймет, что, если Пьетро решился на это, значит так было нужно».
И вот он в последний раз упал на колени пред ликом спасителя.
Долго и горячо молился старик. Слезы текли по его щекам. Он плакал не о себе, не о Паладини, а о том, что даже величайшее искусство — это суета сует.
И чем больше он страдал, тем ясней ему становилось, что иначе он поступить не может.
Решив покинуть мир вместе с Паладини, Пьетро ждал от бога ответа — его одобрения или порицания.
«Боже! Неужели мой поступок — преступление? Имею ли я право оставить своего ученика здесь? — Сердце ста-
рого маэстро обливалось кровью.— Научи: оставить ли его здесь?»
И словно кто-то прошептал ему:
«Нет»...
Пьетро успокоился. Он исполнял волю верховного судьи — творца ничтожнейшей твари и величайшего человека.
Старик поднялся с колен и пошел в обход комнат.
В гостиной он остановился перед портретами своих родителей, вспомнил детство, уроки пения и тот день, когда учитель отказался преподавать ученику, который его превзошел...
Да, и он, Пьетро, был крупным явлением... но Паладини... Паладини...
Старик спустился в погреб, принес оттуда бутылку старого вина, отложенную после первого дебюта Паладини в Милане для будущего юбилея артиста.
«Рановато тебе пить, но разве сегодня не наш юбилей — первый и последний?»