Он радовался, глядя на них, и не замечал, что его маленькая хозяйка заходит в его комнату и по делу и без дела. Вирянов засматривался на нее, и в сердце его таял лед.
«Ох, уж эти женщины! Смеются, шутят, дразнят — и кажется, будто они свои, близкие. Ах, если б хоть одна из них — любая!—согласилась полюбить меня,— думал он.— Хороши, черт возьми, все до одной хороши! Иная и не так уж красива, но прическа, разные там ленточки, прозрачная блузка, кружевца на рубашечке, декольте, ажурный чулок...— все это манит, влечет. И на лицо-то забудешь взглянуть!.. А глаза!.. Как будто все разные — черные, серые, карие, улыбающиеся, задумчивые, глубокие, ясные, с поволокой,— но все задают один и тот же вопрос: «Я тебе нравлюсь, да? Знаю, о чем ты думаешь; и я думаю о том же, но...»
«Эх!..» — вздохнул он однажды, возвращаясь из Борисова сада, куда уходил помечтать. Подходя к своему дому, он думал: а что ему там делать? Не хотелось ни читать, ни писать, но и пойти было некуда. Впервые ему стало скучно, впервые чего-то недоставало. Книги казались мертвыми, бессодержательными... Сейчас ему нужен был живой человек — чужая душа.
«Все хорошо, но... Надо родиться в Софии или по крайней мере жить здесь долго. Все они здесь — свои люди, а я — чужак! Свободную девушку встретить не легко, а занятую кто уступит? И кому? Мне?..»
Его вдруг обуяла невыразимая тоска — он чувствовал себя одиноким в этом веселом Вавилоне.
Войдя в коридор, Вирянов заметил, что дверь в его комнатку приоткрыта. Он подошел, распахнул ее — и невольно вздрогнул, словно, по ошибке попал в чужую квартиру; смотрел и не верил глазам своим: на его кровати спала его маленькая хозяйка! Она лежала спокойно, подложив руку под голову. Что делать? Уйти или остаться? Разбудить ее или не будить? Боясь шевельнуться, Вирянов думал: «Вот она! Одна из них...» Он но мог оторвать глаз от ее губ, они словно шептали что-то... «А что, если я ее поцелую? Что будет?..» Но, не раздумывая о том, что будет, он наклонился, обнял ее и поцеловал в губы. Тут у него закружилась голова... он услышал нежный голос:
— Гадкий мальчик!.. Измучил меня. Пришлось самой прийти...-
Началась счастливая пора. Луч нового света озарил Вирянова. Никому он не завидовал и спокойно смотрел на. чужих красавиц — ведь и он теперь получил в Софии свою долю. Он не мог насытиться своей возлюбленной, ходил с нею гулять к Русскому памятнику, водил ее в пивные своего околотка, гордился тем, что она не хуже других. По утрам, когда он еще нежился в постели, она приносила ему молоко, украшала его комнату цветами и день-деньской щебетала, хлопоча по дому. А главное — и не заикалась о женитьбе. «Вот это — жизнь!—думал Вирянов.— Чем кончилась бы подобная идиллия у нас, в провинции? Несчастным браком или неслыханным скандалом. Здесь на это смотрят как на пустяк—и люди, и она сама; а значит, так должен смотреть и я. Двое любят друг друга—и все! Что было вчера? Что будет завтра? Это ни ее, ни меня не касается. В Софии у каждого свои заботы. Влюбленные встречаются только затем, чтобы дать друг другу счастье и наслаждение».
Чудесный майский день!
В садике бая Георгия уже накрыты все столы. Половина двенадцатого. Входит Вирянов, вешает на сук шляпу и трость, идет мыть руки, садится в тени на свое место и заказывает водку; Перед ним его прибор, его салфетка с кольцом, рядом — символ софийского довольства и кредитоспособности — тетрадка, в которую хозяин, открыв клиенту кредит, вписывает его задолженность. Из кухни доносятся соблазнительные запахи тушеного и жареного мяса. Вирянов выпил рюмку и задумался. Довольный и собой и Софией, он пришел к выводу, что жизнь здесь не так страшна, как ее рисуют в провинции. Потом он занялся проверкой своего бюджета. «Проживем! Начну печатать рассказы... Тогда прощай, родной уголок! Ты вырастил меня довольно слабым, но ничего, я на тебя не сержусь — поправимся на чужих хлебах. Люблю твои девственные горы, твои вечно прекрасные и зимой и летом пейзажи... однако для современного поэта этого уже недостаточно. Мы еще встретимся с тобой; тебе не придется краснеть за своего сына...»
Вошли несколько человек и прервали его мечты.
Садик наполнялся. Некоторые посетители были знакомы Вирянову. Съехавшись со всех концов Болгарии, они здесь уже обжились и равнодушно оглядывались кругом, заправляя салфетки за жилеты. Кем была для них красавица София? Капризной, легковерной женщиной или законной женой с претензиями и попреками? Любовницей со сценами ревности и скандалами или мачехой, бранящей их за то, что они много едят и ничего не делают?