Начали подавать кушания. Появился бай Георгий. Он заходил в зал, ненадолго забегал в садик, обходил столики и с каждым посетителем здоровался таким тоном, как будто только его одаривал своим особым вниманием. На минутку подсаживался он к старым, надежным завсегдатаям, потом поднимался и шел дальше. То там, то сям голос его терял свою певучесть, а взгляд становился официальным, вопросительным, останавливался на тетрадке.
И так день за днем проходил месяц.
Когда же приближалось первое число, всюду наводили чистоту. Бай Георгий говорил еще более мягким тоном, тетрадки демонстративно раскладывали на самых видных местах, словно желая намекнуть кое-кому: «На этот раз бай Георгий, пожалуй, рассердится».
Несколько дней хозяин волновался: проверял, считал, получал, возвращал, зачеркивал, записывал, благодарил то по-болгарски, то по-французски, чокался и не дремал за стойкой, как это случалось с ним обычно, но поглядывал и на надежных старых и на сомнительных новых клиентов. Те притворялись, что не замечают его, делали вид, что еще не получили денег, что, не будучи чиновниками, не зависят от первого числа и совершенно случайно — именно сегодня—остались без гроша. Да и вообще долг их так ничтожен! Просто удивительно, почему бай Георгий беспокоится? Весь мир держится на кредите. Деньги созданы человеком, а желудок—богом. В большинстве случаев бай Георгий соглашался с их философией. И вот снова жизнь входила в прежнюю колею.
За столик Вирянова сели Логинов и Кленовский.
Официанты сновали взад и вперед. Возгласы:. «Водки! — Вина! — Суп! —Жаркое! — Сладкое!» — сливались в общий гул. Слышались стук тарелок и ножей, чавканье, прихлебыванье.
Вирянов ел и наблюдал за публикой. Больше всего здесь было студентов и студенток, изредка приходил чиновник или пенсионер. Вирянов разглядывал студенток. Все они были такие хорошенькие, свеженькие, опрятные, с часиками на руках, с элегантными сумочками; смелые и скромные. «Боже мой! И каждая кому-то принадлежит! А я-то сидел в провинции...» — думал он.
Тут только он понял, какой простушкой выглядит его маленькая хозяйка. Она не безобразна, конечно, но ей не хватает хороших манер, уменья поддерживать разговор. «Будь она более развитой, разве она обратила бы внимание на меня?» Он невольно сравнивал ее с этими девушками,— здесь его хозяйка казалась бы сдобной булкой среди бисквитов. «Эх, что бы одной из этих пртвориться спящей в моей комнате!» Он глубоко вздыхал, видя, что к девушкам подходят мужчины, а потом вместе с ними уходят из садика. В его душе тогда пробуждалось мелкое озлобление: «Неужели эти мужчины лучше меня?» Бешеная жажда жизни, счастья терзала его груда.
— Ешь, ешь, Вирянов! — проговорил Кленовский,— а девицами насытишься потом. Ты, конечно, думаешь: ангелочки, грезы, поэзия. Нет, это пиявки, крокодилы! К чему им гимназии, университеты? Чтобы вскружить голову Логинову, не нужны ни ум, ни семестры, ни дипломы.
Логинов не слушал его; он не отрывал глаз от столика, стоявшего напротив. Сидевшая за ним хорошенькая блондинка при каждом движении своей вилки или ножа бросала взгляд на Логинова, на миг задерживала его, потом отводила в сторону и, отрезав кусочек мяса, едва приметно улыбалась.
— Вот так-то, Логинов! В один прекрасный день она и тебя разрежет на куски да еще будет посмеиваться, — проговорил Кленовский, — а ты будешь улыбаться от радости, когда ее жемчужные зубки начнут тебя разжевывать.
— Ты или обжегся на женщине,, или никогда не пользовался у них успехом,—вмешался Вирянов.
— Я не увлекаюсь ими, у меня свое мнение насчет этой половины рода человеческого. Женщина необходима, но она не роскошь. Ее место: днем — на кухне, ночью — в спальне, но не в гостиной и не в университете. В гостиной она стоит слишком дорого, в университете ничего не стоит.
В клубе «Славянская беседа» вечеринка. Кленовский с трудом уговорил Вирянова прийти сюда.
— Да я не танцую,—упирался тот.
— Научишься! Танцы тут, как и буфет, не главное. Гостиная представляет собой ярмарку в миниатюре. Здесь можно увидеть и товар, и продавцов, и покупателей,— только надо глядеть в оба. И здесь тоже реклама — душа всего. Собираются тут прожженные мошенники и контрабандисты обоего пола. Какими состоятельными, беззаботными выглядят некоторые из этих господ, а вернувшись домой, они кладут на ночной столик увядший цветок, программу кадрили-монстр и пустой кошелек. Сколько дам и барышень слывут красавицами, сводят с ума молодежь, смущают покой старых ветеранов- холостяков, а взгляни на них утром, когда они в костюме Евы, — навсегда потеряешь аппетит и к браку и к любви. Видишь вон того господина во фраке, с цилиндром? Он только что просил у меня в долг' двадцать левов. Взгляни на ту дамочку со сверкающей диадемой на голове. Рядом с нею супруг; он начальник отделения, но сюртук его так залоснился, что блестит ярче диадемы. Посмотри на Логинова с его «недоступной», как ее называют. Бедняга! Думает, что она ради него забыла обо всем на свете, и мысленно читает ей свое последнее стихотворение. А позади них стоит молодой поручик и что- то ей шепчет. Логинов задал ей какой-то вопрос, а она отвечает офицеришке.