Они долго говорили о рассказе, о литературе, о Софии.
Далеко за полночь Кленовский, Логинов, Вирянов, мадемуазель Аня Морева и ее квартирная хозяйка покинули «Славянскую беседу». Логинов болтал без умолку. Вирянов беседовал о чем-то с Моревой, ее хозяйка критиковала туалеты дам. Только Кленовский, подняв воротник пальто и засунув руки в карманы, молчал.
— Дремлешь на ходу? — спросил его Логинов.— Даже не ругаешься.
— Я сейчас и правда вздремнул, но спать буду спокойно. А ты сейчас воспеваешь восход зимнего солнца и до обеда будешь дрыхнуть, твоя же Хлоя тем временем будет флиртовать с тем поручиком.
— Иуда!
— Ну, пускай я Иуда, а повесишься-то ты!
Возле здания Народного собрания Кленовский и Логинов простились. Вирянов проводил дам до Докторского памятника.
Жизнерадостный, как гимназистка после первого бала, Вирянов вернулся домой.
Теперь он жил почти в центре города.
На него повеяло чем-то новым. Разговор с Карнолевым, знакомство с Аней открывали перед ним другие, светлые горизонты. Образ Ани неотступно стоял перед ним. «Боже мой! Сколько, оказывается, счастья на земле!»
На его столе лежало письмо от родителей. Вирянов даже не прикоснулся к нему, — не хотел портить себе настроения. Он разделся, лег, выключил свет и размечтался...
На вечеринки Аня ходила только для того, чтобы доставить удовольствие своей квартирной хозяйке, молодой красивой вдовушке, любительнице светских удовольствий и танцев.
Аня предпочитала ходить в театр. Там та же публика, но каждый зритель замыкается в свой мирок. Там не надо поддерживать светский разговор, знакомиться, слушать вечно одни и те же банальные комплименты своей красоте.
«А Вирянов не такой. Какой он скромный! И почему мужчины говорят с нами только о любви? Неужели с нами нельзя разговаривать на другие темы? А ведь он тоже молодой... Какие у него глаза!..» — прошептала она, засыпая.
Фельетоны Вирянова привлекли внимание читателей.
Он часто бывал в редакции, иногда работал там.
— Господин Вирянов, — сказал однажды редактор,— вы молоды, наблюдательны. Так, например, вы быстро разгадываете фальшивых людей... Напишите что-нибудь о наших партиях. Опишите то, что видите; но никаких выпадов против отдельных личностей.
Вирянов знал политическую жизнь, следил за ее событиями, но партийные страсти и распри его не интересовали и не трогали.
Тема показалась ему благодарной. За последнее время сменилось столько правительств, заварилась такая каша, которой годами можно было кормить читателя.
Он начал писать.
Ничего нового в его фельетоне не было, но свои жертвы он бичевал острым, язвительным языком, однако с незаслуженной ими деликатностью,—что казалось вдвойне обидным. Это произвело фурор в партийных кругах газеты. Редактор пожимал автору руку.
— Вы — сила, господин Вирянов! У вас блестящее будущее!
Когда вышел номер с этим фельетоном, Вирянов просмотрел его и удивился. Он назвал свой фельетон «Наши
партии», а в газете крупным шрифтом было напечатано: «Наши противники».
Вирянов пошел к редактору.
— Что это — недоразумение или опечатка?
— Ни то, ни другое.
Вирянов попытался было протестовать, но редактор вынул из ящика стола пачку банкнотов.
— Заслужили, заслужили... и не возражайте!
— Но... я имел в виду...
— Излишняя скромность.
Тут редактора вызвали к лидеру партии, и Вирянов остался со своими банкнотами.
Время шло своим чередом.
Коллеги-литераторы подшучивали над Виряновым, а он, улыбаясь, защищался: писатель, говорил он, имеет право писать для кого угодно, не давая заказчику никаких обязательств. У искусства нет ни родины, ни определенного местожительства.
Партийные дельцы, вертевшиеся вокруг газеты, начали его обхаживать: они разглядели во вчерашнем скромном провинциале трезвый практический ум, ядовитый, энергичный, спокойный, и незаурядное уменье хладнокровно дразнить противника.
Редактор газеты, Вирянов и еще несколько человек были приглашены на интимный ужин к одному из видных руководителей партии, депутату Горчинову. Ели, пили, говорили о газете — об увеличении ее формата, укреплении фондов, освежении аппарата. Вирянов только сейчас заметил, что среди приглашенных нет Карнолева, и спросил про него у соседа.
— У него размолвка с редактором. И в известной мере вы тому причиной.
— Я?
— Удивлены?