Позже среди задержанных по этому делу было названо несколько имен опасных свидетелей. «Согласятся ли они молчать? Как устроишь встречу с ними?..» —думал Нарзанов.
Часы пробили пять утра.
Нарзанов почувствовал, что устал от жизни, от людей, от самого себя. Он разделся и лег. И вдруг вспомнил о боге. Не перекрестился, только смиренно прошептал:
— Господи, да минет меня и эта чаша!
Смеркалось.
Вероника вышла из дома и, дойдя до площади «Святой недели», села в трамвай. На одной из остановок она быстро вышла, свернула на почти всегда безлюдную улицу, остановилась возле высокого дома и, взглянув на его номер, скрылась в подъезде. Поднявшись на второй этаж, она постояла перед дверью, машинально прочитала надпись на маленькой изящной табличке: «Доктор Апалов, гинеколог», нажала кнопку звонка.
Послышались шаги. Дверь открыла новая горничная.
— Пожалуйте! — сказала она и провела посетительницу в приемную.
Вероника обежала глазами знакомую обстановку — мебель, картины, взяла со стола модный журнал.
Из соседней комнат послышался нежный голосок:
— До свидания, доктор!
Немного погодя перед Вероникой предстал молодой элегантный господин. Земной божок, так сказать, «православный падишах» дамского царства, разбросанного по всей столице, один из тех счастливчиков, кому суждено вечно спасать женщин, не жаждущих детей. Такие, как он, всегда и всюду остаются светскими кавалерами и, предлагая пациенткам лечь на операционным стол, обращаются с ними так любезно, как будто приглашают их на модный танец в клубе. Это люди с широкими сердцами и карманами. Медицина разрешает им безнаказанно видеть чужих красивых жен в дезабилье.
— Опять? — сочувственно спросил он.
— Да.
Вошли в кабинет. Ей вдруг стало стыдно, как невинной девушке.
— Как странно, доктор, что при других обстоятельствах я ни за что не позволила бы вам взглянуть на мои подвязки. А сейчас...
— В этом-то и сила нашей науки. Она не ведает, что такое стыд,— важно ответил доктор и осторожно помог ей положить голову на подушку.
Несмотря на все старания Нарзанова и его адвоката, в газетах однажды было названо и его имя. Это не было ни опечаткой, ни ошибкой.
Его привлекли к суду и судили вместе с другими. Большинство обвиняемых было осуждено. Нарзанова и еще нескольких оправдали.
В ушах его потом долго звучали обрывки речи защитника:
«Моего подзащитного обвиняют в предумышленном финансировании — как это громко звучит! — шайки фальшивомонетчиков... Господа судьи! Вы не имеете права его судить. Надо прекратить дело. Прекратить не для того, чтобы выпустить его на свободу,— нет! Господин Нарзанов опасен для общества: он сумасшедший! Не нужно даже назначать экспертизу. Подумать только: в наше время человек дает золото каким-то неизвестным личностям в расчете на что?.. На какие-то там будущие, воображаемые выгоды? Какие выгоды? Доходы от фальшивых банкнотов!.. Нет! Даже сумасшедший не пошел бы на это, а прокурор назвал моего подзащитного прожженным мошенником! Далее, обвинение поступило недобросовестно, упомянув в обвинительном заключении о никому не известном письме, будто бы компрометирующем моего подзащитного. Но все это басни — такого письма в природе не существует!»
Никогда Нарзанов не бросался в объятия жены с такой пламенной страстью, с какой он кинулся на шею своему защитнику, когда суд вынес оправдательный приговор.
По этому поводу был устроен грандиозный банкет.
На банкете снова появились отрекшиеся было от Нарзанова — до конца процесса — друзья. Они пришли ознаменовать победу справедливости.
Ели, пили и ругали правосудие.
Вскоре адвокат поднялся из-за стола, отодвинул свой стул, откашлялся и начал минорным тоном имитировать утреннее чириканье беззаботных божьих пташек.
Голос его звучал все громче и громче.
«Но вот на горизонте современной Аркадии — крохотного земного рая — появились темные точечки, мрачные облачки. В храм Венеры и Аполлона проникла незваная гостья — Фемида! Господин Нарзанов, отныне в книге жизни, хотя вы и оправданы, начертано: «Судился».
Обидно это, более того — позорно. Но для кого? Только не для вас! Легко быть непорочным, легко скрыться, как улитка в своей раковине, чтобы не участвовать в битве жизни. Гордиться надо тем, что тебя обвиняют в невероятных, чудовищных злодеяниях, гордиться, что против тебя ополчилось все общество, а ты снова оказываешься невинным! И я, и многие из наших виднейших единомышленников согласились бы, чтобы нас так судили и оправдали. Такие судебные решения для нас, господа, все равно что свидетельство о честности!»