Он знал только свои аферы и адвокатов, за спиной которых ему всегда мерещились прокурор и Центральная тюрьма.
— Брак не связывал их ни духовно, ни физически. Они были и оставались чужими друг другу.
Эта жизнь им опротивела.
Нарзанов взял себя в руки. Ему теперь неприятны были даже оправдательные приговоры. Он решил ликвидировать все сомнительные сделки с подозрительными сообщниками. На это потребовались деньги. Он мог добыть их, но только рискуя иметь нежелательные конфликты с законом, этим бичом авантюристов, правда молчаливым, иногда спящим, но жестоким к тебе, как сытая кошка, если ты попался в западню. До сих пор Нарзанов безнаказанно кушал приготовленную для него приманку и ловко ускользал. А вдруг роковая дверца захлопнется за его спиной?
Он пришел в отчаяние. Неужели он и правда не способен зарабатывать деньги честным путем, думал он. В последнее время ему вообще не везло.
Он перестал давать банкеты; и незаметно порвались его связи с окружающей средой,— его затмили другие.
Знакомые отшатнулись от него. Те, что еще не судились, щеголяли своей безнаказанностью.
Нарзанова сняли с поста председателя «Общества борьбы против закоренелых преступников». Такая несправедливость со стороны бывших собратьев и коллег возмутила его. И он проклял общество — эту ненасытную гидру, чудище, которое притесняет слабых, развращает добрых, подкупает честных, а потом выбрасывает их, как выжатый лимон.
Неужели и он был таким?
Нарзанов заглянул к себе в душу.
Кто же он такой?
Он казался себе то заурядным, современным рантье, то наглым, неуловимым разбойником, только не имеющим ножа.
В общем — нечто неопределенное.
А есть ли что-либо определенное, кроме чиновничьей мелкоты, которая сидит в затхлой канцелярии, в этой жалкой луже?
Но такие, как он, плавают в океане. Их ожидает судьба «Титаника», их могут сожрать акулы! А все-таки они не желают утонуть в какой-то речушке!
Что же делать? Таковы все, таков и он. У животных есть инстинкт, а это — сила: в борьбе за существование каждый пользуется своим оружием. Человек беспомощнее волка, лисицы, гиены, клопа,— и все же каждый защищается, как умеет.
Совершенно случайно Нарзанов снова запутался.
— Берегитесь! — предупредил его адвокат.— Дело рискованное. Постарайтесь избежать суда, иначе...
Но миновала и эта чаша.
Нарзанов занял деньги у поклонника Вероники.
Запершись в своей спальне, этой нарядной келье отшельницы, Вероника не знала, что делать, куда податься. Она перестала интересоваться благотворительностью; глупыми и смешными казались ей и благотворители, и обиженные судьбой, и даже само понятие о добре.
Обиженные! А она? Да беднейшая из женщин, прозябающая в тесном, запущенном домишке, с пьяницей- мужем, нелюбимым и жестоким, но зато с детьми — ее надеждой и радостью,— эта женщина больше похожа на человека, чем она, Вероника.
У нее промелькнула новая, смелая, счастливая мысль. Уйти к нему. Упасть на колени и на груди у него излить свою исстрадавшуюся душу. Они могут быть счастливыми, они ни перед кем не виноваты... Однако они, несмотря на свою безграничную любовь, совершали преступленья, умерщвляли своих нерожденных детей, не смели дать им жизнь.
У нее возникло безумное желание стать матерью. Легче было бы переносить позор, даже нищету, чем этот безмолвный ад. Он поймет, он должен понять ее!
Вероника редко вспоминала о бoгe, но на этот раз пошла в церковь, а оттуда направилась в мастерскую художника.
Наружная дверь была заперта.
У Вероники зародилось тяжелое предчувствие. Она посмотрела вверх, на окна мастерской: занавески с них были сняты.
Вероника позвонила.
Она дышала с трудом и слышала биение своего сердца.
Дверь открыла незнакомая служанка.
— Вам кого?
— Господина Лучинского.
— Художника?
— Да.
— Он уехал несколько дней назад.
У Вероники подкосились ноги.
— Уехал? Куда?
— Не знаю. Квартиру сдал.
Вероника пошатнулась. Чтобы не упасть, она облокотилась на перила. Служанка поддержала ее.
— Вам плохо, сударыня? Войдите в комнаты.
— Ничего. Пройдет...
Овладев собой, Вероника поблагодарила служанку и вышла на улицу. Да она и вообще очутилась на улице. Эта мастерская была ее единственным укромным уголком. Их уголком.
Жизнь нанесла ей последний удар. Дверь, что вела к возможному выходу, захлопнулась навсегда.