Вероника была одна среди шумных толп.
Она вошла в парк и опустилась на скамейку. Все вдруг переменилось: помрачнело небо, побурела трава, люди казались холодными, злыми. Город стал похож на кладбище.
В эти минуты Веронике искренне хотелось умереть.
Вероника прочла в газетах о женитьбе Лучинского. Она знала свою соперницу, богатую вдовушку.
От Лучинского пришло письмо:
«Не сердись на меня, дорогая,— не было сил встретиться с тобой перед отъездом. Я женился, но знай, что никого не любил так, как любил тебя. И мы, идеалисты, иногда вынуждены идти на уступки, чтобы добиться чего-нибудь. Мы только кажемся царями, господами своей судьбы.
Прости».
Несчастная женщина замкнулась в самой себе. Она сидела или в своей спальне, или в парке, все на той же скамейке. Там ей становилось немного легче.
Однажды она еще издали заметила своего поклонника. Они давно не встречались. Он подошел, сел рядом с ней и, помолчав, сказал:
— Хотите, поедем за город?
Ее не удивило это неожиданное предложение. Почему бы и не поехать? Чем он хуже других? Разве ей не интересно узнать его поближе?
Они ушли из парка, наняли такси и, промчавшись по бульвару, скрылись из виду за поворотом шоссе.
Остановились они на опушке небольшого леса и вошли в него.
Веронике хотелось забыть все на свете. Глаза у нее горели, как у пьяницы, увидевшего бочку водки; и, нервная, возбужденная, она обняла молодого человека.
А он пожирал ее глазами.
И Вероника отдалась ему... Так человек, томимый жаждой, пьет из грязной лужи.
— Дорогая! — воскликнул счастливец.— Раньше я только желал вас, теперь — боготворю?
Но появившийся в ней зверь, насытившись, замолк, и она почти сердито сказала:
— Перестаньте говорить глупости? Больше это не повторится. Пойдемте!
Отношения между Нарзановыми оставались натянутыми, но до разрыва дело не дошло. Нарзанов знал все и боялся, как бы Вероника его не бросила. Она, правда, ничем не скрашивала его жизнь, и все же он испытывал потребность видеть рядом с собой человека, боялся потерять ее, как ребенок боится остаться один в доме.
Но Вероника и не думала уходить от него, она даже побаивалась, как бы Нарзанов в минуту отчаяния не скрылся из дома.
Мало-помалу она растеряла последние остатки женской нравственной чистоплотности.
Отдавалась она и Нарзанову. Ненавидела его — и все - таки отдавалась. Все ей стало безразлично.
Он не сердился на нее за художника: ведь он когда-то отнял ее у него. Но тот, другой... Как сводить счеты с человеком, которому задолжал сам?
Прошло несколько лет.
Нарзановы ужинали на террасе. На ковре, у стола, играл хорошенький кудрявый мальчуган. Лица у супругов были умиротворенные.
Вероника думала о своем новом любовнике. Ее пламенный обожатель скрылся, спасаясь от следственных органов.
«Боже мой! Неужели все в жизни зависит от плоти? Даже любовь к Лучинскому?»
Нарзанов спокойно размышлял о своем последнем деле, прекращенном за недостатком улик. Провидение еще оберегало его.
Муж и жена случайно переглянулись — и без малейшей враждебности. Теперь они были близки друг другу — не по крови, не духовно, нет: содеянное ими сплело их жизненные пути воедино. И это связывало их сильнее, крепче самой безумной любви.
Оба молчали.
Вспомнив о пережитом — и о катастрофах и о мелких неприятностях, Нарзанов проговорил:
— Нет... В наше время невозможно быть честным!
Вероника слышала эти слова; но не мужу она ответила, а скорей отозвалась на свои собственные мысли, когда со вздохом облегчения проговорила:
— Да... Невозможно!
Ребенок узнал голос матери. Бросив свои игрушки, он поднял головку, поймал пристальный материнский взгляд и лукаво улыбнулся.
1927
НА ЯКОРЕ
— Скалов!.. Ты ли это?... Где ты пропадаешь?
— В Софии.
— И ни разу не встретились... Ну, как живешь? Знакомый пристально смотрел на Скалова. Тот был опрятно одет, хорошо выбрит, воротничок белоснежный.
— Значит, на прошлом они поставили крест?
— Гм... они-то все те же, но кое-что изменилось.
— Служишь?
— Со службой разделался.
— И с идеями тоже?
— Ну нет!.. А я, брат, женился!