Скалов тоже старый ветеран.
И вот теперь этот капитан... Почему Скалов ему не возразил? Почему? Не посмел? Нет, он молчал не только, чтобы не повредить себе, но из чувства деликатности по отношению к неожиданному покровителю. В ушах его снова прозвучали слова: «Скалов — наш человек!», и на душе у него стало горько. «Все мы свиньи!»
Вернулась жена
— Что с тобой?
— Ничего. Оставь меня.
Она все поняла. Повернулась и ушла.
Вечером Скалов лег спать рано. Часы пробили девять раз. Со стороны казарм послышалась знакомая рабская мелодия: «Трам-та-та... Трам-та-та-та... Трам-трам-трам- трам...» Он не выносил ее. Несмотря на многотомные сочинения корифеев одного с ним толка, эти звуки упрямо напоминали о том, что люди — это манекены. Но сегодня ненавистный мотив успокаивающе подействовал ему на нервы. Солдаты вернулись в казармы — значит, в столице порядок. Можно спокойно отдохнуть. Как ему спалось все эти дни!
А в мансарде молодой наборщик не спал. Целый день его не было дома: вернулся поздно. Сейчас он в ночном мраке прислушивался к малейшему шороху. Чуть что — хватался за револьвер.
Заснул он только на рассвете и увидел во сне развалины созданного богом старого мира, а на развалинах себя: он стоял там выпрямившись и рукой указывал человечеству на восходящее солнце. Но тут на лестнице послышались легкие, воровские шаги. Кто-то одним ударом вышиб дверь — ворвалась полиция. И кончились приятные сны.
Обыск, встреча с земляком-полицейским, арест единомышленника-рабочего — все это посеяло тревогу в душе Скалова. Он заглянул в свое прошлое, чтобы там увидеть, кем он был и кем стал. Кто толкнул его в лагерь недовольных? Ради чего пожертвовал он молодостью, университетом и с пламенной верой Христа в миниатюре пошел на Голгофу? Еще в гимназии он яростно выступал против учителей за малейшую допущенную ими несправедливость по отношению к другим. Студентом, едва начав жить, он стал непримиримым врагом власти и бесчувственного общества. Он считал себя не сыном Болгарии, а сыном всего человечества. Но если бы нашелся тогда человек, способный уничтожить ненавистный строй, Скалов возмутился бы. Он верил, что только ему суждено совершить этот подвиг. Прежде он из принципа боролся против того, что один сын обут, одет, а другой, голодный, холодный, бродит по улицам. Но мало-помалу в груди его зародилась личная обида: почему он, Скалов, бедствует, а какие-то ничтожества кутят в первоклассных ресторанах? И он ожесточился...
Почему же сейчас им овладело безразличие? Потому что он хорошо устроился? Нет. Потому что состарился? Да. Пришли ревматизм, одышка и недовольство собой. Он все отдал за идею, а из народного богатства взял не больше того, что причитается каждому. Умрет он более бедным, чем родился. Он отказался от личной жизни во имя чего-то возвышенного, а если делал зло, то лишь себе самому... Разве он не заслужил права хотя бы на покой? Он не состарился духом. Нет! Бренная плоть его уже не годится для баррикад, однако он еще способен ненавидеть и наглых собственников и ренегата- полицейского.
Жизнь глумится над нами не только в горе нашем, но и в радости.
Совершенно неожиданно жена Скалова получила письмо из родного города. Оказалось, что самая старая из ее теток, на редкость скупая женщина, скончалась. Желая наказать своих сестер, она все свое имущество завещала Скаловой. А имущество это состояло из виноградников, бахчи и дома с огромным двором, выходящим на главную улицу. Каждый квадратный метр такого участка земли стоит тысячу левов.
У наследницы закружилась голова. Она хорошо знала -владения тетки, цена им переваливала за миллион. Подруга марксиста торжествовала.
Он тоже потерял почву под ногами, почувствовал себя виноватым. И все ему вспоминалась ария из оффенбаховской оперетты: «Я царь... царь... муж царицы!»
Супруга «царица» повысила тон. Она перестала говорить «мы», все только: «я сделаю... я думаю... я хочу..; я не хочу!..»
Скалов воспользовался этой резкой переменой.
— Слушай, дорогая! Делай, что- хочешь, а я не хочу иметь никакого отношения к этому наследству.
Взволнованный, он вышел из комнаты.
Спокойная жизнь для него кончилась. Только этого еще не хватало, чтобы он, Скалов, вынужденный получать пенсию от ненавистного, государства и переводить бульварные романы, распоряжался чужими миллионами!