Не успел он войти, как Скалов почувствовал, что гость в глубине души злорадно смеется над ним.
«Вельзевул!» — подумал он.
— Ого!.. Поздравляю, поздравляю!.. Я уверен, что теперь уж мы с тобой найдем общий язык.
Скалов вскипел, но сдержался: Юпитер не должен сердиться. Он принудил себя говорить спокойно.
— Меня нечего поздравлять. И вряд ли мы когда- нибудь поймем друг друга даже в этих палатах. Я здесь всего лишь скромный квартирант.
— А все-таки есть кое-какая разница между квартирой с балконом, мягкой мебелью, цветами и полутемной мансардой по соседству с господом богом. Н-да... от государства — пенсия, от супруги — шикарный кабинет... А идейные друзья в это время или голодают на свободе, или питаются в тюрьме... Лев, состарившийся в клетке, даже рычать, как видно, разучился.
Скалов начал раздражаться.
— Не злоупотребляй моим терпеньем, второй Каталина! Ты не имеешь права меня упрекать!.. Ты — паразит от колыбели до могилы. Капитал в банке, собственные дома, магазины в столице, поместья в провинции... А почему ты во время войны не пошел на фронт защищать свои богатства? А вот я и другие, вроде меня, не признающие ни отечества, ни воинской повинности, не имеющие даже клочка земли,— мы сражались за твое имущество.
Капиталист снисходительно улыбнулся.
— Тут вам гордиться нечем, это для вас минус. Царей отвергаете, а фельдфебелей признаете. Это компромисс, дорогой мой!
— А ты способен на такие компромиссы, за которые надо расплачиваться не деньгами, но кровью или жизнью?
Гость налил себе водки и поднял рюмку:
— За новую квартиру!
Комфортабельная собственная квартира уже не удовлетворяла супругов. Им чего-то недоставало. Они всегда были одни, никому не нужные старики. Раньше они вечно были заняты поисками денег, она хлопотала по хозяйству, он переводил романы, а теперь день казался им бесконечно длинным.
Однажды вечером, улегшись спать, они долго не могли уснуть.
— Знаешь, Коля, что я придумала?
— Расскажи. Я тоже кое-что придумал.
— Расскажи ты.
— Нет, сначала ты.
Они даже поссорились. Верх одержала она.
И вот оба они решили взять на воспитание девочку из сиротского дома. Жена почувствовала потребность в сильных чувствах, ей захотелось заботиться о ком-то. И Скалов мечтал о том же. Он хотел воспитать для Болгарии нового человека!
Девочку удочерили. Было время, когда Скалов с ненавистью косился на упитанных буржуазных сосунков, лежащих в элегантных колясочках на резиновых шинах. Теперь он сам катал такую же коляску в Борисовом саду. Он дрожал над этим чужим ребенком и не обращал никакого внимания на окружающую его ненавистную толпу, не замечал того, что сам растворился в ней, как капля воды в луже.
Скалов на балконе. Перед ним необъятный простор. Веет легкий ветерок. По тротуару снуют прохожие. Некоторых он знает. «Вон у того пять ртов, пенсия — меньше моей, а живут в двух комнатушках». Прогремел трамвай. Навстречу мчится другой. На передних площадках вагоновожатые — сосредоточенные, неподвижные, как истуканы. А Скалов сидит в мягком кресле; перед ним стоит столик, на столике кофе, газеты с последними сообщениями о чужих несчастьях... Скалов курит; он изменил старой привычке — теперь не режет сигареты на половинки. «Д-да... Не зря люди делают подлости. Не каждому выпадает счастье пожить в такой обстановке».
Два полицейских вывели кого-то из участка. Скалов узнал молодого наборщика, соседа по старой квартире. «Опять зацапали».
Юноша поднял голову. Их взгляды встретились. Глаза арестованного гневно сверкнули. В тишине громко и отчетливо прогремело:
— Ренегат!
Полицейские прикрикнули на него:
— Не смей оскорблять мирных граждан!
Скалов вспыхнул. Ему показалось, что он получил пощечину. Он оглянулся кругом. На улице сейчас не было ни души. Жена его куда-то вышла.
У Скалова потемнело в глазах. Он встал и ушел в комнаты. Все ему чужие и особенно жена — бог знает, каким образом она затесалась в его жизнь. В молодости он отворачивался от влюбленных в него красавиц, а теперь продался за несколько спокойных лет. Что у него общего с ней? Не кабинет и не спальня — только кошелек и кухня.
— Подлец! — выругал он самого себя.