— Руки в стороны, — приказал Холт.
Малик подчинился, чувствуя, как шэдоумит в потайном кармане словно пульсирует в такт его участившемуся сердцебиению. Холт грубо ощупал его одежду, проверяя явные карманы и швы. Но потайной карман, искусно спрятанный среди складок изношенной ткани, остался незамеченным.
— Чист, — бросил Холт, толкая Малика в сторону выхода. — Следующий!
Малик не показал облегчения, сохраняя безразличное выражение лица. Он перенёс свою корзину с рудой на весы, где писарь отметил его дневную норму, затем влился в поток рабов, поднимающихся по крутому туннелю к поверхности.
С каждым шагом вверх воздух становился чище, а чувство тяжести, всегда давившее в глубине рудников, постепенно отступало. Когда Малик наконец вышел на поверхность, вечернее солнце ослепило его, заставив на мгновение зажмуриться.
Рудники Харрского каньона представляли собой огромный разрез в красной скале, испещрённый входами в штольни и туннели. Вокруг располагался рабочий лагерь — деревянные строения для надсмотрщиков и администрации, кузница, склады и, на дальнем краю, — рабские бараки, окружённые частоколом.
Вереница рабов двигалась к своему жилищу, где их ждал скудный ужин из жидкой похлёбки и чёрствого хлеба. Малик шёл в середине колонны, стараясь не привлекать внимания. Вечер был единственным временем, когда у рабов была хоть какая-то передышка. Некоторые использовали её для сна, некоторые — для разговоров или ремонта одежды. Малик же обычно сидел в углу, закрыв глаза и погрузившись в собственные мысли.
— Эй, зеленоглазый, — окликнул его Крас, когда они вошли в барак. — Не хочешь сегодня послушать истории Старого Тама? Он обещал рассказать о древних временах.
Малик покачал головой:
— Я устал. Может, в другой раз.
Крас пожал плечами и отошёл. Старика не обижал отказ — за годы, проведённые рядом с Маликом, он привык к его замкнутости. Другие рабы тоже держались в стороне. Что-то в Малике внушало им неосознанный страх — возможно, его непроницаемые зелёные глаза, которые, казалось, видели насквозь; или его спокойствие, слишком глубокое для человека в их положении; или та аура сдерживаемой силы, которая окружала его, несмотря на годы рабства.
Малик занял своё обычное место в дальнем углу барака. Получив свою порцию похлёбки, он механически съел её, не ощущая вкуса. Его мысли были заняты сегодняшним открытием. Шэдоумит никогда раньше не реагировал на него так явно. Что-то менялось.
Когда большинство рабов уже спали, свернувшись на тонких соломенных матрасах, Малик осторожно достал кусочек шэдоумита из потайного кармана. В темноте минерал едва заметно светился пурпурным светом — настолько тусклым, что обычный человек мог бы не заметить. Но Малик видел.
Он сжал кристалл в ладони, сосредотачиваясь на ощущениях. Тепло разлилось по пальцам, поднимаясь по руке. На мгновение ему показалось, что он слышит шёпот — не физический звук, а словно голос внутри сознания, говорящий на языке, который он почти мог понять.
_…время…скоро…сила…_
Малик резко открыл глаза, сердце его колотилось. Это было не воображение. Что-то или кто-то пытался связаться с ним через шэдоумит. И хотя голос был чужим, он казался странно знакомым, словно давно забытое воспоминание.
Он аккуратно завернул кристалл в лоскут ткани и спрятал под своим матрасом, рядом с другими кусочками, которые собирал годами. Эта коллекция была его единственным сокровищем, его тайной. Инстинкт, который он не мог объяснить, но которому всегда доверял, подсказывал, что когда-нибудь эти камни станут ключом к его свободе.
Свернувшись на матрасе, Малик закрыл глаза, но не для сна. Он погрузился в особое состояние — не совсем сон, но и не бодрствование. Состояние, в котором он мог уйти глубоко внутрь себя, в места, скрытые даже от его сознательного разума.
Там, в глубине, ждало что-то. Тёмное, древнее, терпеливое. Оно ждало восемь лет. Но, как понял сегодня Малик, возможно, ему не придётся ждать намного дольше.
Утро в рудниках всегда наступало одинаково — резкий звон колокола, грубые крики надсмотрщиков, толчея у котлов с жидкой овсянкой, а затем долгий спуск в темноту. Но сегодня что-то было иначе. Рабы перешёптывались, надсмотрщики выглядели напряжёнными, а у входа в главную штольню толпились незнакомые люди в чёрных одеждах.