В день получки Матвуй нарочно походил по деревне, будто напоказ. Останавливался, заговаривая со встречными, долго сидел у магазина: вот, мол, не сплю я днем, ночью отосплюсь. Бутылку водки купил, нес ее домой в сетке, чтобы все видели. Но, вопреки своей привычке, даже не распечатал. Спрятал ее в поленницу, в другую бутылку молока налил, а когда пошел на смену, сунул во внутренний карман, чтобы оттопыривался он.
Придя на фабрику, дождался сумерек, привязал собаку у проходной, чтобы на виду была и не бегала за ним, не мешалась, и опять залег у забора. Рядом берданку пристроил.
Ну, думает, если сегодня не придет, то и не знаю, что делать. Может, он другой дорогой ходит воровать? Сколько еще без толку мерзнуть?
Не так уж и много времени прошло, деревня только-только успокоилась, как на тропке во ржи показался какой-то силуэт. Человек вышел на дорогу вдоль забора, прошелся взад-вперед и шмыгнул к доске. Отодвинул ее, влез и уверенно направился к птичникам. «Смотри-ка, смелый какой, — подумал Матвуй. — Как к себе домой идет!» Сам-то он ужасно испугался, даже дрожь пробрала, будто не вора караулит, а сам воровать пришел.
Минут пять прошло, а человек уже обратно идет. Быстро управился.
— Руки ввер-рх! — крикнул Матвуй, будто выстрелил.
И эффект действительно не хуже выстрела оказался. Сумка или корзинка упала, что-то белое из нее посыпалось, а сам хозяин присел от неожиданности и голову руками закрыл, словно гром над ним грянул.
— Ты чего, убьешь ведь… — пролепетал воришка.
— Опанас! — узнал Матвуй голос. — Ты ли это?
— Я…
— Что же ты тут делаешь?
— Да так… — мямлит тот и выпрямляется постепенно, видимо, пришел в себя.
— Нет, не так. Давай-ка иди вперед! Марш, марш…
— Ты куда это меня хочешь?.. Никуда я не пойду!
— Пойдешь! Ты свое ружье знаешь, меня тоже знаешь. Бабахну — и не посмотрю, что сосед!
— Ладно, Матвуй, пойду. Только ты не выставляй меня на посмешище. Чего там, соседи ведь. Сумел поймать — молодец. На этом и закончим. Обещаю: больше ни ногой сюда… А корзинку закопай в овраг. Все равно яйца разбились.
И Опанас направился к дыре.
— Стой! Куда это ты? Пойдем в будку, поговорим. А то я все один да один. Скучно ведь. Спасибо, что пришел. А пришел — так развлекай разговорами.
— Ты опусти ружье-то. Ненароком заденешь курок, — опасливо оглядывается Опанас.
Подошли к проходной. Индус и не думает лаять, хвостом виляет. Чего это он? А-а-а, так вот зачем ко мне Опанас так часто ходит, подкармливает его. Ну, керемет…
— Заходи, заходи, — ласково приглашает Матвуй. — Сюда пойдем. — Он открывает комнату экспедитора. — Здесь удобнее будет.
Опанас, ничего не подозревая, заходит в комнату. Дверь тут же хлопает за ним, щелкает ключ в замке.
— Матвуй! — кричит Опанас. — Ты чего это, албаста — дурная башка, задумал? Сейчас же открой!
А сторож с облегчением вздыхает, вытирает вспотевший лоб и садится на топчан. Он смеется, радостно покачивая головой.
— Надул ведь тебя! Наду-ул! Крепко запер. А вместе нам сидеть негоже. Лучше так: я здесь — ты там. Слышь, Опанас? Чего молчишь? Давай теперь поговорим.
Опанас не отвечает.
— Там на двери защелка есть, открой окошечко. Ах ты, не найдешь ведь… Сейчас я свет тебе включу. Ну, светло теперь?
Со стуком открывается маленькое окошечко в двери, такое маленькое, что в него только большущий нос Опанаса входит. Нос этот и говорит:
— Откроешь, нет, албаста? Больше мы не соседи! Дом твой обходить всегда буду, а на дороге, по которой ты ходишь, собачье дерьмо разбросаю! Да плюну еще!
— Приде-ешь. Как миленький придешь. Еще и с бутылкой, — смеется сторож.
Ну, надо же! Вот уж никак не ожидал, что такая лиса попадет. А ведь какие соседи были… Вот как жизнь поворачивается…
— Жди, приду! Тьфу — вот как приду! — в окошечко выставляется кукиш. — Не откроешь — дверь выломаю!
Опанас ударил в дверь, и она зашаталась.
— А ну, цыц! — крикнул Матвуй и ударил со злости прикладом в пол. Тотчас ружье грохнуло не хуже бомбы.
— Караул! Убивают! — закричал, захлебываясь, сосед. И сам Матвуй с топчана слетел, да еще перепугался: не убил ли соседа? Поднялся, дрожа, заглянул в окошечко: слава богу, жив, лежит в углу, ногой дрыгает.
— Ты чего это по людям стреляешь? — кричит.
— Если не успокоишься — еще хоть семь раз пальну!
— Всю деревню перебудишь…
— Испугался? И разбужу. Пусть приходят, любуются, какая лиса в капкан угодила.
Матвуй глянул вверх: весь потолок в дырках, как небо в звездах.
— Ничего не скажешь, хорошее ружьишко. Ну, как ты, живой? Подходи поближе, поговорим. Чего там в углу нашел?
— Матвуй, отпусти, не позорь мою седую голову…
— Отпущу… завтра… Только ты сперва скажи: сам успел столько яиц собрать или готовое уже вынес?
— Готовое… Дочка собрала…
— А куда поставила?
— В крапиве за птичником… Там ямка одна есть…
— Много раз выносил?
— Много…
— Так у тебя же свои куры. Иль совхозные яйца вкуснее?
— Не ем я яиц… Желудок не принимает.
— Тогда зачем крадешь?
Молчит сосед.
— Иль машину купить хочешь?
— Да чего ты прилип, как банный лист? Машину, трактор, самолет… Тебе-то что?
— Ладно, завтра купишь — полетишь!
— Отпусти, а, Денисыч, — снова заводит Опанас. — Не один день друг друга знаем… Сколько соли вместе съели, а сколько еще придется съесть… Совести у тебя нет!
— А у тебя ее много? Зачем полез?
— Тебе чего, яиц жалко?
— Мне людей жалко. Ты ведь их обкрадываешь. И меня тоже, и дочку свою. Может, мы бы зарплату с тех яиц больше получали, премию бы…
— Да отдам я, будет тебе премия…
— Ну и глупые же люди встречаются. Отдаст он мне!
— Ты-то поглупее, выходит, коль отказываешься.
— Эх, Опанас, Опанас… Все-то у тебя глупые, один ты умный. И совсем не от ума над людьми ты смеешься.
— Это над кем я смеюсь?
— А надо мной, хотя бы…
— Когда?
— Да хоть над статьей в газете. А не подумал, что, может, не зря я тебе ее принес. Я, может, хотел, чтобы ты понял меня. А ты: «срам, срам!»
— Ладно, Матвуй, понял я. Отпусти.
— Понял? Это хорошо… Да, — спохватился он вдруг, — корзину твою принести надо. Вдруг собака какая набредет да съест все. И не докажешь тогда, что ты вор…
Матвуй скрылся в темноте. Опанас тотчас принялся бить в дверь. Только она, хоть и шаталась, но стояла крепко.
— Ну, ну, не балуй! — крикнул Матвуй, возвратясь. Поставил перепачканную яйцами корзинку на табурет, сказал сам себе: — Вещественное доказательство…
— Керемет, ал баста! — закричал Опанас, услыша это. — Давно помирать пора, а ты кочевряжишься. Так бы и дал чем-нибудь по башке! Сразу бы поумнел!
Матвуй хотел ответить ему, подошел поближе да вдруг отпрянул: что-то вылетело из окошка и ударило ему в грудь. И он почувствовал: жидкое течет по бороде. Глянул — чернила!
— Ты чего чернильницами бросаешься? Твоя она? Государственная! И за это заплатишь штраф. Хорошо, если в тюрьму не отправят!
Нечего и говорить, вот до чего дошли соседи.
Вдруг Опанас захохотал ни с того ни с сего. Видно, его очередь смеяться пришла. Хохочет, а пальцем в Матвуя тычет.
Глянул Матвуй в зеркало, что на стенке висит — себя не узнал. Лицо фиолетовое, борода фиолетовая, и рубашка тоже фиолетовая. Лишь на черном кафтане ничего не заметно.
— И это приплюсуем к вещественным доказательствам, — спокойно сказал он, разглядывая свое отражение.
— Плюсуй, плюсуй, — отозвался Опанас. — А я спать пошел. Чего с тобой зря разговаривать.
— Ладно, спи. Пусть тебе приснится хороший сон. А я тебя покараулю. Мне спать нельзя, сам знаешь — работа такая…