— Знаю эту Чилигину, — глухо сказал Семён Ульяныч Леонтию. — Завтра пойдём к Петровичу за войском.
Губернатор принял Ремезовых с особой честью — в своём кабинете. Он благодушно развалился в кресле-корытце, покойно сложил руки на животе и вытянул ноги. Он ждал добрых вестей. Семён Ульяныч боком неловко сел на скамью и всё кряхтел и возился. Леонтий стоял поодаль, как истукан. Лакей Капитон принёс Матвею Петровичу миску со свежей морошкой.
— Словом, не привезли мы золота из могилы, — наконец объявил Семён Ульяныч. — Сорвалось. Не обессудь, Петрович. Степняки налетели и отняли всё, что найдено, да ещё и четверых бугровщиков смерти предали.
Матвей Петрович сел ровнее и убрал ноги под кресло.
— Ох, огорчил ты меня, Ульяныч, — сказал он с сожалением. — А я крепко на те побрякушки надеялся… Без них у царя ничего просить не могу.
— Да почему же? — с досадой открыто взъелся Семён Ульяныч.
— Потому что не подмажешь — не поедешь, — неприязненно ответил Гагарин. — Не первый день на свете живём.
— Раньше-то ехали!
— Я и раньше подмазывал, Ульяныч, — устало возразил Гагарин. — А ныне я под подозрением, и денег просить не с руки мне.
— Ну, меня возьми с собой к Петру Лексеичу! — вдруг загорелся Ремезов. — Я не заробею сказать! Вот просто так сам возьму и попрошу!
— Просто так поганки растут, а при дворе просто так ничего не делается, — наставительно и горько сообщил Гагарин. — Для всего свой день нужен, свой подход и свой расход! Не твоё у меня время сейчас, Ульяныч! Понял?
— А как твою шкуру спасать — так моё время было? — дерзко напомнил Ремезов, понимая, что переходит черту дозволенного.
У Матвея Петровича от злости побелели скулы.
— Ты что, посчитаться решил?
— Я тебе помогал — на тебе долг! — отчаянно заявил Семён Ульяныч.
— У меня перед тобой, Ремезов, никаких долгов и быть не может! — свирепо осадил Гагарин. — Зарываешься ты, старый! Я — губернатор, а ты — архитектон, и цена тебе — сколько я заплатить готов!
— Ну, просветил, Матвей Петрович! — Ремезов вскочил и глумливо поклонился. — Оно и верно! Что-то сдурил я, за друга тебя почитая! А твоя дружба — пока досуг пустой и штаны не дымятся! Тьфу!
Нахлобучив шапку обеими руками, Семён Ульяныч кинулся прочь из кабинета — Капитон еле успел открыть дверь. Леонтий с каменным лицом остался стоять там, где стоял. Матвей Петрович вытащил кружевной платок, промокнул лоб и искоса глянул на Леонтия.
— Нехорошо с твоим батькой вышло, — поморщился он. — Разлаялись.
— Это дело не моё, Матвей Петрович, — бесстрастно сказал Леонтий. — У меня другое дело.
— Какое? — с подозрением спросил Гагарин.
— На Тоболе я тайную деревню расколыциков нашёл. В переписи она не учтена, податей не платит.
— Ну, добро. Пошлю туда секретаря с писцом.
— Туда можно только с воинской командой. Они отбиваться будут.
— Нет войска у меня. Всё Бухгольц увёл.
Леонтий помолчал, словно оттаивая.
— Хоть кого надо набрать, Матвей Петрович, — проникновенно сказал он. — Хоть пленных шведов. И без проволочки. Это долг христианский.
— Ещё один долг на мне, Ремезов? — едва не зарычал Матвей Петрович.
— Они гарь готовят.
— Господи ты боже мой! — Матвей Петрович шлёпнул ладонями по ручкам своего креслица и закрыл глаза. — Опять напасть на мою голову!
А Семён Ульяныч от дома губернатора отправился на Софийский двор. Ещё позавчера монашек принёс ему записку от владыки Филофея: владыка приглашал зайти. Разъярённый разговором с губернатором, Семён Ульяныч ковылял прямо по лужам, злобно тыча палкой в грязь. Он тащился мимо амбаров, мимо своего мамонта, мимо часовни годовалыциков, Воинского присутствия, Приказной палаты, Прямского взвоза, Софийского собора…
После смерти митрополита владыка жил в Тобольске, а не в своём тюменском монастыре. Филофей занимал малую келью в Архиерейском доме. Семён Ульяныч склонился под благословение, но не успокоился.
— Не могу я, отче! — заявил он, опускаясь на лавку и бросая шапку в угол кельи. — Всё помню, о чём вы, отцы, мне тогда говорили: проси, мол, у кесаря смиренно, ласковое теля двух маток сосёт, а не могу я! Душа горит! За себя — дак попросил бы, только я не за себя прошу, а за правду! А как за правду — с цепи срываюсь! Всё вдрызг!