Но из-за утренних событий я в замешательстве, в ярости и немного в отчаянии, поэтому укоризненно тыкаю в Мала пальцем.
— Иди, но я вызову тебе такси. И советую к часу вернуться домой, или, клянусь Богом, я найду номера телефонов твоей мамы и деда и позвоню им.
Я вжимаю ногу в педаль и уезжаю, оставив Мала с сырым тортом, подарочным пакетом и этой натянутой между нами невидимой нитью, за которую он дергает всякий раз, когда я веду себя не так, как ему хочется.
Я бы оставила Малу и машину, но он не в состоянии ее вести. Боюсь, что отключится прямо за рулем.
На следующем же светофоре я звоню в таксопарк на окраине Толки и настойчиво прошу их подобрать Мала там, где я его оставила. Говорю, что закину им сотню евро, если они выполнят мой заказ за пять минут. Потом продолжаю путь в центр и паркуюсь у газетного киоска, дрожа от унижения, причину которого не могу понять.
Честно говоря, я понятия не имею, что делать. Знаю лишь, что у меня в запасе несколько часов до возвращения Мала с его загадочного праздника. Я открываю бардачок и нахожу пятьдесят евро. Думаю, я могу их одолжить, учитывая, что потратила больше, волочась за Малом на его свидание. Я выхожу из машины и иду в магазин. Взяв корзинку, закидываю в нее лекарство от простуды, травяной чай, яркий шоколадный батончик «Кэдбери», чипсы и разрезанный треугольником сэндвич, чтобы угомонить урчащий желудок. Когда я протягиваю красивой темнокожей продавщице купюру, она переворачивает ее и, покачав головой, возвращает с виноватой улыбкой.
— Не могу их принять. Деньги испорчены.
— В смысле «испорчены»? — Я озадаченно смотрю на нее. Похоже, в этом городе все откровенно меня презирают. Теперь им и мои деньги противны?
— Кто-то их расписал.
Я забираю купюру и переворачиваю. И действительно — вижу на ней свое имя и дату.
Дату, когда я бросила эту банкноту в гитарный чехол Мала.
Он ее сохранил. На удачу. Во имя судьбы. По неведомой мне причине он сохранил и ее, и салфетку, и что это вообще все значит?
Сердце рвется из груди как мятежное и загнанное в клетку животное. Я засовываю купюру обратно в кармашек пижамы.
Мал, ты чувствовал то же, что и я? Ты тоже бродил с дырой в сердце?
Будь это так, он бы не женился на Кэтлин. Я просто ищу скрытый смысл. Не впервой. И не будем забывать про Каллума. Я обожаю симпатизировать Каллуму.
Каллум. Каллум. Каллум.
— Слушайте, других денег у меня нет. Я живу дальше по улице, в коттедже Доэрти. Можно мне вернуться через несколько часов и оплатить покупки? Умираю от голода. Да и хозяин дома болен, и я...
— Я знаю, кто вы, — голос женщины становится тише, ее взгляд смягчается. У нее странное смешение акцентов — ирландский и индийский. Приятный бархатистый и теплый тембр, напоминающий мед и специи.
— Знаете? — громко охаю я.
Да, новости в небольших деревнях разлетаются мгновенно. Интересно, поэтому люди так категорично относятся к сельской жизни? Потому что она в корне определяет вашу сущность, становится ее частью. С другой стороны, я и сама не далее как сорок восемь часов назад выделывалась перед Хизер и Мэйв.
Женщина начинает запихивать покупки в полосатую бело-синюю нейлоновую сумку.
— Я приехала в Толку через три года после отъезда вашей матери. Мне рассказывали, откуда у вас шрам. Сожалею, Аврора.
— А? — уже без улыбки смотрю я на нее.
Мама вообще здесь не бывала. Она утверждала, что нога ее не ступала на ирландскую землю. Так как она могла отсюда уехать? А я родилась с этим родимым пятном. Так она рассказывала. Это ведь не история о Гарри Поттере, в которой шрам имеет какой-то глубокий смысл. Это всего лишь родимое пятно. Я себя знаю — наверняка просто в материнской утробе случайно ударилась.
Продавщица протягивает мне сумку.
— Бесплатно. Я просто рада, что вы выжили. — Она покачивает головой, и ее длинная заплетенная сбоку коса качается туда-сюда.
— Как это «выжила»? — Я стараюсь сохранять спокойствие. — Что вы про меня слышали? Про мою маму?
Над дверью раздается звон колокольчика, и кто-то заходит в магазин. На секунду мерцает свет. Гаснет и снова зажигается. Вселенная пытается мне что-то сказать. Вселенная может катиться в бездну. До сих она совсем не помогала. Лишь сбивала с толку.
Заметив вошедшего, женщина таращит глаза и резко захлопывает рот. Я поворачиваюсь. Это отец Доэрти, и он держит бутылку вина, видимо, желая побыстрее расплатиться с уйти.
Ну ничего себе: все идут на вечеринку, а Бастинду не пригласили.
Хотела бы я сказать, что рада его видеть, но меня скорее охватывает паника. Я безумно боюсь, что Мал заболел и разгуливает под дождем, боюсь, что потеряю контроль над отношениями с Каллумом. Но самый сильный ужас в меня вселяет новость, что существует какой-то великий секрет про меня, которым со мной никто не делится.