Он в курсе, что теперь мне ни за что не удастся выйти из отеля. Это просто мечта Райнера. Старая добрая чумная вечеринка рок-звезд, где сплошь одни знаменитости, где люди висят на люстрах, пишут песни в углах комнаты, создают гипсовые формы в виде пенисов и въезжают на «роллс-ройсах» в бассейны.
Мы останавливаемся у номера Каллума. Я смотрю на него и тереблю кольцо в носу. Он с улыбкой качает головой.
— Давай останемся и пойдем на вечеринку. Какая разница, где мы, если я буду в тебе?
Мал стоит напротив нас и наблюдает за всем этим разговором. Меня сейчас стошнит. Не знаю, почему Каллум так сказал, но теперь я чувствую себя хуже, чем секундой назад.
Я встаю на цыпочки и скромно целую Каллума в щеку.
— Пойдем в номер, — судорожно шепчу я.
Хлопаю дверью перед лицом Мала, оставив его в коридоре. С физической точки зрения. И в переносном смысле.
Оставив его вместе с ложью.
С тайнами.
С обременительной интрижкой с замужней Мэйв.
И с чувством вины за то, что скрыл от меня смерть Кэт.
С нашими грехами.
Отвернувшись от двери к Каллуму, я перестаю ходить вокруг да около.
— Надо поговорить.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Наши дни
Рори
Мне так и не удается рассказать Каллуму, что случилось между мной и Малом. Как только мы оказываемся в номере, ему звонят по важному делу, и он запирается на балконе. Каллум говорит приглушенным тоном финансиста, обещающего сделать из собеседника отбивную. От этого голоса меня пробирает озноб.
Разговор длится примерно часа два и иногда проходит на децибелах, больше подходящих для джунглей. Мне жалко Каллума, которому приходится работать накануне Нового года. Я как раз собираюсь в душ перед вечеринкой, когда он заканчивает.
Каллум возвращается с красным и недовольным лицом, бросает взгляд на мою полуобнаженную фигуру и оживляется; где только что был оскал, появляется небрежная улыбка.
— Я. Ты. Душ. Секс. Сейчас.
— Надо поговорить.
— А мне сдается, нет ничего важнее быстрого перепиха. Тем более когда твои тазовые кости торчат, как у Беллы Хадид. Тоска тебе идет. — Каллум проводит языком по верхним зубам. — Ну же. Только не говори, что все эти дни ты не страдала по моему члену.
Чувствуя, что терплю поражение, и вжав голову в плечи, сажусь на кровать и ломаю голову, как сообщить новости. Как вспороть наши отношения, ведь это все равно что вскрыть мумифицированное тело и вытряхнуть внутренности.
Бесит, что пророчество Саммер сбывается.
Салфетка ничего не значит.
Она значит все.
Несколько лет назад Мал предупреждал, что вмешается в мои отношения, если мы встретимся вновь.
И он сдержал обещание.
Каллум тянет меня за рукав, и что-то в выражении его лица вынуждает мое сердце биться о ребра, как о металлические прутья.
Закрыв лицо руками, я начинаю рыдать, сгорая от стыда не только за то, как поступила с ним, с собой, но еще и за то, что стала такой трусихой. За то, что не выкладываю все начистоту как взрослый человек. Каллум стоит, смотрит на меня; румянец медленно исчезает с его лица.
— Ладно-ладно, никакого секса. Я не знал, что о мысль о нем так тебя расстроит… — Он чешет голову и пытается разрядить обстановку. — Я постриг свои буйные кудри, если ты из-за этого расстроилась.
Я пытаюсь рассмеяться, чтобы поднять ему настроение, но, вот уж честно, времени на разговор, который точно должен состояться, нам сейчас не хватит. Я залезаю в душ и включаю обжигающе горячую воду. Смотрю на голубую плитку с крошечными от износа трещинками и задаюсь вопросом, когда все пошло не так.
Я прекрасно понимаю, когда. Как только согласилась на эту работу.
Потому что невозможно находиться рядом с Малом и не желать его.
Я во многом могу себе отказать, но он никогда не входил в этот список.
С Малом я горю. Блистаю. Таю. Любовь к нему мощная и крепкая. Металлическая и живая. Пульсирующий орган — как и мое сердце.
Я выхожу из душа и смотрю на Каллума, который выбирает запонки из небольшой бархатной коробочки, что он всюду за тобой таскает.
— Нам действительно нужно поговорить, когда вернемся, — бормочу я.
Не поворачиваясь ко мне, он отвечает на удивление безразличным голосом:
— Слушаюсь и повинуюсь.
***
Бутылочка.
Мы играем в бутылочку.
Не вечеринка, а настоящий цирк.
И Алекс Уинслоу так и не появился.
— Уинслоу? — Ричардс затягивается подозрительной на вид сигаретой и смеется, когда я спрашиваю его об известном певце. — Для него лучшая вечеринка — это та, что у телека с женой. Этот придурок на полном воздержании, — говорит он, изображая акцент кокни в худшей вариации, какая только может быть на свете.