Наталья Александрова
Мальтийский крест Павла Первого
— Осторожно, здесь ступеньки! — предупредил меня провожатый. И, несмотря на это, я все же споткнулась и чудом не свалилась в лестничный пролет. Хорошо, что в последний момент меня поддержал заботливый Порфирьич.
Ну да, лишний раз убеждаюсь, что мама права, до чего же я неловкая, несуразная, не приспособленная к жизни…
— Император очень любил всевозможные потайные ходы, секретные комнаты, скрытые двери… — вещал тем временем мой спутник, спускаясь по лестнице. — Прежнее руководство музея не открывало эту сторону замка для посетителей, а мы решили, что это многим будет интересно, это привлечет широкую публику… Наглядность, так сказать… — Он негромко хмыкнул.
Замыкавшая шествие пожилая хранительница что-то недовольно проворчала — видимо, у нее на этот счет было особое мнение. Замдиректора музея бросил на нее взгляд через плечо и тут же отвернулся. Старушка ничего не заметила, но я-то была рядом и увидела, как в его взгляде промелькнуло недовольство и даже презрение — мол, молчала бы, кошелка старая, тебя тут терпят из милости, а ты еще выступаешь…
Этот тип сразу мне разонравился. Не могу сказать, что этот Иван Антонович понравился мне при встрече, мне вообще мало кто из людей нравится с первого взгляда. Я — робкая, некоммуникабельная, плохо схожусь с людьми, у меня нет близких друзей, и даже просто приятелей нету. Это мама так считает, и она абсолютно права.
Так вот, сколько таких взглядов я ловила на себе с некоторых пор, лет с двенадцати. Такое легкое презрение — мол, что с тебя взять, никому ты не пожалуешься, да кто тебя слушать станет…
Стоп! Не давать ходу воспоминаниям, не допустить паники. А то можно на глазах у всех и с лестницы навернуться.
Винтовая лестница сделала несколько оборотов и уткнулась в неприметную дверцу. Провожатый — теперь не хотелось называть его по имени-отчеству, и вообще не хотелось с ним общаться — остановился и окликнул хранительницу:
— Леокадия Львовна, откройте нам!
Хранительница что-то проворчала, достала ключи, открыла дверцу и отступила в сторону:
— Заходите…
И снова музейный начальник заговорил своим хорошо поставленным голосом:
— Мы с вами пришли в ту самую спальню, где был убит несчастный император…
Комната была большая, темноватая. Мебели для такой комнаты было маловато — как видно, та, что была во время убийства Павла Первого, не сохранилась. Был там письменный стол красного дерева, кресло, какие-то шкафчики по углам, справа — большой камин, отделанный итальянским мрамором.
Ах да, читала же я, что Павел так хотел переехать в свой новый дворец, что не стал ждать, когда стены просохнут. Дело было зимой, в помещениях стояла ужасная сырость, так что камины топили постоянно. Сейчас, разумеется, камин не горел.
Я привычно прислушалась к себе. Все вроде бы в норме: комната достаточно просторная, потолок высокий, дверь широкая, двустворчатая… А я что думала: что император всея Руси в кладовочке какой-нибудь будет спать на раскладушке? Да, хорошо жили цари…
Тут я вспомнила, чем все закончилось для Павла Первого, и устыдилась.
Итак, есть надежда, что со мной сегодня все будет в порядке, я сделаю этот репортаж, то есть напишу несколько строк, которые будут удачным дополнениям к фотографиям, которые уж точно будут хорошими, раз со мной такой профессионал.
Первым в комнату вошел Порфирьич со своим оборудованием. Он огляделся по сторонам и озабоченно проговорил:
— Темно здесь… фотографии не получатся…
— А мы сейчас свет организуем… — Провожатый снова повернулся к пожилой хранительнице: — Леокадия Львовна, сделайте нам свет!
Старушка пошарила рукой по стене, щелкнула выключателем, и спальня Павла Первого осветилась тусклым, зловещим светом от спрятанных за портьерами ламп.
— Вот здесь в ту роковую мартовскую ночь…
Я вошла в комнату и увидела страшную, впечатляющую картину — несколько рослых, представительных мужчин в расшитых золотом камзолах и мундирах восемнадцатого века сгрудились вокруг одного, лежащего на полу — маленького, жалкого, несчастного, бесконечно одинокого, в забрызганном кровью полотняном камзоле и ночном колпаке…
Один из заговорщиков держал в руке окровавленную табакерку, другой занес ногу в щегольском сапоге, чтобы пнуть уже мертвого императора еще раз…
Надо же, восковые фигуры, а как живые! И на лицах — ненависть, злоба, у одного — страх…