Чутье не подвело.
За розовыми кустами мелькнула белая туника Добронравы.
— Ты… Я… Я так и знала. – Елисафета прошипела, когда догнала Добронраву и схватила ее за руку. – Хотела убежать с моими деньгами?
— Убежать? С деньгами? – Добронрава широко распахнула огромные глаза. – Воровать — зло.
Убегать с чужим – еще большее зло.
— Намекаешь? – Елисафета силой вырвала из рук Добронравы драгоценности, которые принес Лукреций.
— На что?
— На то, – Елисафета успокаивала дыхание, и сама успокаивалась.
Главное, что успела перехватить Добронраву.
— На что на то?
— Что я злая и своровала.
— Ты не злая, Елисафета.
— Злых не бывает.
— Злых не бывает?
— Бывают люди, которые огорчены злом.
— Ты, случайно, Добронрава, не заразилась от Патрокла и его учеников философией?
— Заразилась? – Добронрава с испугом подняла край туники и рассматривала свои белые бедра.
— Что ты там ищешь? – Елисафета спросила с ехидством.
— Где?
— Где, где, между ног у себя.
— Заразилась ли я?
— Почему между ног, а не на лбу или на животе?
— Потому что все болезни приходят оттуда, – Добронрава двумя пальчиками надавила на лепестки.
— Оттуда все болезни? – брови Елисафеты от изумления полезли на лоб.
— А откуда же еще? – в глазахъ Добронравы наивности больше, чем во всех овечках на лугу.
— Кто тебе это сказал?
— Моя бабушка.
— Так и сказала?
— Так и сказала, что все болезни девушки, потому что у нее между ног.
— Странно говоришь.
— Потому что испугана болезнями.
— Я пошутила, когда сказала, что ты, возможно, заразилась философий от философов и учеников.
— Пошутила?
— Еще как пошутила.
— А я испугалась, – Добронрава все же пальчиками раздвинула лепестки.
Выдвинула бедра чуть вперед.
Пыталась рассмотреть.
— Ну, ты и дура, Добронрава, — Елисафета склонила головку к правому плечу. – Весь твой ум ушел в добро.
На остальные жизненные моменты ума не осталось.
— Ум ушел? – Добронрава закончила рассматривать и опустила край туники.
— Ум ушел.
— А что осталось?
— Доброта и глупость в тебе остались, – Елисафета произнесла с насмешкой.
— Неправда, я не глупая, – нижняя губка Добронравы задрожала.
На голубенькие глазища набежали алмазы слезинок. – Бабушка говорила, что я умная.
— Тебя больше никто не воспитывал, кроме бабушки? – Елисафета, вдруг, пожалела Добронраву.
«Только нуждается ли она в чьей-нибудь жалости? – Елисафета опустила мешок Лукреция на землю.
Слишком он тяжел… — Добронрава самодостаточная со своей добротой.
В чем-то ей даже можно позавидовать.
Никаких сомнений в жизни Добронрава не испытывает.
Для нее только один маяк – сделать добро другим.
Жалко ее оставлять.
И странную беззащитную свихнувшуюся Мальву тоже жалко. – Елисафета вздрогнула: — Нет, я не имею право на жалость.
Только вперед».
— Когда Патрокл купил нас и вел сюда, – Добронрава опустила глаза на мешок с драгоценностями. – Я видела нищего.
Он сидел в пыли и протягивал руки.
Бедненький, он голодал.
У него не было денег даже на одежду.
Когда я взяла твой мешок с тем, что тебе дал Лукреций, – Добронрава произнесла «твой мешок», и это обрадовало Елисафету. – Вот я и подумала, что он очень обрадуется, если я ему дам на хлеб. – Добронрава пальчиком показала на мешок.
— Дашь на хлеб? – Елисафета зашипела.
— Дам на хлеб, – Добронрава ответила тише.