«Чертова ведьма, – евнух вздрогнул. – Все она видит слепая глазами, но не сердцем», – евнух допустил неосторожность в мыслях.
Но не каждый же день евнух встречается с предсказательницей.
— Как это – не знает боль? – госпожа Хусния достала из-за пояса тонкую плетку с резной ручкой из кости.
Поговаривают, что из человеческой кости…
Многие рабыни знакомы с этой плеткой.
Почти невесомая, изящная, но жалила плетка, как скорпион.
Наджия даже не смотрела на плетку.
Она приняла удобное для себя положение на шкуре.
Взгляд Наджия устремлен в стену – между Гульфия и евнухом.
— Хусния, чтобы боятся, нужно знать, чего бояться, – Гульфия произнесла ровно. – Мы боимся наказаний, боли, потому что боль нас преследует с детства.
Можно удариться ногой о ступеньку – сразу боль.
Можно вовремя не опустить голову и получить боль в лоб, когда стукнешься о низко нависающее.
Можно обжечься чаем.
Но Наджия не испытывала боль давно.
Чай к ней приносят уже не горячий.
Ступенек в узилище нет. – Гульфия первая назвала каменную клетку узилищем.
«Повелителю не понравилось бы это сравнение, – евнух не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой под пристальным взглядом невидящих глаз Гульфия. – Повелитель считал, что посещает райский сад цветов.
Он любовался розами, жемчужинами блистающими, а не пленницами.
Разве мог Справедливый из Справедливейших наслаждаться видом пленников?» — Мысли евнуха дерзкие.
Но их, если и видит, то только одна Гульфия.
А кто поверит служанке, что она прочитала в мыслях.
Так можно любого необоснованно обвинить за то, что он думает.
— Наджия не боится боли, потому что забыла о ней, – Гульфия повторила для не особо восприимчивых к ее словам.
— А смерть? Смерти она боится? – госпожа Хусния жадно вглядывалась в глаза Наджия.
Ноздри госпожи снова трепетали, как в тот момент, когда она разглядывала непорочность пленницы.
Чужая смерть для госпожи неразлучна с ее личными плотскими удовольствиями.
— Смерти она тоже не боится, – Гульфия безошибочно присела на скамеечку. – Она не знает смерти, поэтому даже не представляет, что смерть связана с мучениями и болью, той невыносимой душевной и физической болью, которую Наджия забыла, или никогда не испытывала.
— Ты боишься меня? – госпожа Хусния придвинула свое лицо к лицу Наджия. – Почему ты не трепещешь?
Кто позволил тебе, ничтожная пленница, так смотреть на меня?
На колени!
Немедленно на колени! – госпожа Хусния сорвалась на крик.
Пленница никак не отреагировала.
Откуда ей знать, как и зачем вставать на колени.
Выучила только – когда Юсуф накладывает на нее руки, то нужно лечь на спину и широко раздвинуть ноги.
Для чего, почему – непонятно – раздвигать!
Или, может быть, прекрасная пленница была в этот момент мыслями далеко отсюда.
Она не видела и не слышала госпожу, не ощущала ее в личном пространстве.
Хусния не дождалась от пленницы покорности.
— Сейчас ты все вспомнишь, – госпожа Хусния отстранилась, резко взмахнула рукой и ударила плеткой по белейшему бедру пленницы. – Ощущение душевной и физической боли обрушится на тебя.
Разум твой погаснет, но это не потеря.
Ты же не веришь в смерть? – Второй удар оставил еще более глубокие полосы на бедре Наджия.
Глаза пленницы расширились.
Неизвестно, испытывала ли Наджия неприятные ощущения, потому что и неприятное она давно забыла.
Но удары плетью постепенно выводили Наджия из долгого сна наяву.
Боль действовала отрезвляюще, она возвращала память о том, что тело – не только придаток к мыслям, а оно живое, обязано исполнять некоторые приказы.
Первый приказ – кожа на месте соприкосновения с жалами плетки – стала бордовой и вздулась.
— Нравится боль? – из глаз госпожи Хусния летели молнии.