Удивительна судьба престолонаследников. У нее нет середины - только небо и ад, золотой трон или вонючая тюрьма.
Регель знал, зачем готовится этот спектакль с Ибрагимом, - надо спасать династию. В душе же он противился: как можно полуидиота опоясывать мечом Османа? Ведь все, даже валиде, называли его юродивым.
Шейх-уль-ислам долго присматривался к жалкому Ибрагиму - он напоминал стебелек проса, выросший в подвале. Бледная, даже прозрачная кожа на лице, робко сжатые губы, но глаза - нет, не безумные, какие-то наивные, мальчишеские, и выслушивает он советы верховного душепастыря, как прилежный ученик в медресе. Его все интересовало, странно, непривычно было слышать даже человеческий голос после стольких лет одиночного заключения. Он хорошо запоминал, что должен сказать, когда его опояшут мечом, довольно быстро выучил на память речь, с которой нужно обратиться к янычарам.
- Ты должен быть осторожен с янычарами и пока что во всем слушаться великого визиря Аззема-пашу, который знает все подробности и тайны государственной жизни…
- Да, эфенди…
<Его можно научить быть и ремесленником, и имамом, - подумал Регель, когда подготовка спектакля коронации нового султана была закончена. - Он еще ребенок. Но дозревать будет на султанском троне. Что из него получится?>
…Ибрагим крепко держался за поводья, сидя на ретивом персидском рысаке, наклонившись вперед, чтобы не пошатнуться и не упасть; редкая белесая бородка торчала словно приклеенная; султанская чалма, втрое большая, чем его маленькая голова, сгибала тонкую шею. Ибрагим испуганно водил глазами - кто-то в толпе прыснул со смеху, вспомнив, очевидно, величественного Амурата, и пролилась первая кровь в жертву новому падишаху.
Обескураженный жалким видом султана, народ молчал. Но вдруг прозвучал чей-то зычный голос: <Слава султану султанов солнцеликому Ибрагиму>, а затем - вначале недружно, а спустя некоторое время удивительно слаженным хором - повторила этот клич толпа, раз, второй; призыв, видимо, обладал гипнотизирующей силой, потому что люди стали повторять его все чаще и громче, до беспамятства выкрикивали хвалу тому, которого готовы были осмеять.
Открылись главные ворота дворца, Ибрагим с почетным караулом въехал во двор, посреди которого стояла христианская каплица, вынесенная еще Магометом Завоевателем из собора святой Софии. Здесь все, кроме султана, слезли с коней, янычар-ага провел султанского коня ко вторым воротам, в которые Ибрагим вступил один. За этими воротами, на подворье, стояли спахи, выстроенные в два ряда. Султан между ними должен был пройти до дверей селямлика*. Он сделал несколько шагов, но, почувствовав, как у него начали дрожать колени, оглянулся - эскорта сановников не было, с обеих сторон на него смотрели каменные лица вооруженных воинов, и среди них Ибрагим был один. Страх парализовал его мышцы, спазмы сдавили горло. Ведь его снова отдали стражникам, и эти двери, к которым он должен пройти сквозь ряды спахиев, ведут не в султанские хоромы, а… в тюрьму! Он испуганно поглядывал то на один, то на другой ряд воинов, а они почтительно склоняли головы - и у Ибрагима немного отлегло от сердца. Поспешно прошел между рядами, побежал по ступенькам, дверь открылась и тотчас закрылась за ним. Ибрагим натолкнулся на ужасно безобразного человека, который стоял в коридоре, скрестив руки на груди.
_______________
* С е л я м л и к - мужская половина турецкого дома, султанского
дворца.
Все… Конец!
Огромнейшая голова кретина каким-то чудом держалась на тонкой длинной шее, лицо без растительности пряталось в складках черной кожи, отвисшая нижняя губа открывала расщелину рта, зарешеченную желтыми редкими зубами.
Палач…
Еще мгновение - и пронизывающий крик нарушил бы тишину хором, но змеиный взгляд слезившихся глаз стал льстивым, чудовище согнулось в три погибели.
- Приветствую, солнце солнц! Я твой слуга, ничтожный раб кизляр-ага Замбул.
Ибрагим вздохнул, вытер холодный пот со лба и, брезгливо обойдя того, кто назвал себя главным евнухом, вошел в зал.
Высокая суровая женщина в черном платье шла ему навстречу. Узнал ее - это была его мать. Валиде подошла к сыну и протянула руки к его груди в знак кровного единения, но Ибрагим резко оттолкнул их.
- Где ты была, когда меня гноили в темнице? - воскликнул он, только теперь осознав, как жестоко поступили с ним.
Задрожала Кёзем, опустила руки. Ибрагим, видно, знает, что она тоже повинна в его заключении. И уже придумал для нее наказание. А наказание для матери султана единственное - в Эски-сарай. И тогда могущество валиде закончится навсегда. Ей до самой смерти придется жить в Старом дворце на форуме Тавра среди изгнанных султанских жен, постаревших одалисок, султанских мамок - среди мелочных женских интриг, ссор, ненависти и унижения. Те, что помоложе, живут там еще надеждами, что их возьмут замуж баши, ей же оттуда никогда не уйти. Заметив злой взгляд своего соперника кизляр-аги, валиде поспешила зарыдать и упасть на колени перед сыном.
- О сын мой! Одному только богу известно, сколько я выстрадала. Жестокий Амурат не знал границ своей зависти. Он упрятал тебя в тюрьму, боясь твоего светлого ума, твоей силы. Не помогли ни мои мольбы, ни материнские слезы…
Смягчился Ибрагим, велел матери подняться. Замбул же с ненавистью посмотрел на нее: перед султаном теперь стояла не испуганная, жалкая женщина, а властная валиде - повелительница двора.
Кланяясь и пятясь, кизляр-ага провел султана в тайную дверь, цвет которой сливался с цветом стены, вывел его по лестнице в зарешеченную темную галерею.
Ибрагим глянул вниз, узнал шейх-уль-ислама и Нур Али. Янычар-ага исподлобья пристально смотрел на бородатого старика в белой одежде. Позади него стоял немой слуга, держа над головой великого визиря бунчук с пятью конскими хвостами.
- Здесь заседает совет старейшин, повелитель, - прошептал Замбул. - Внимательно слушай, что будет говорить вон тот седобородый, великий визирь Амурата - Аззем-паша.
- Аззем-паша? - Ибрагим прирос к решетке. <Это тот человек, которого я должен слушаться, пока научусь управлять государством>.
- А потом сойдешь вниз, я проведу тебя в тронный зал.
На расшитых золотом подушках в зале дивана заседали четыре столпа империи: великий визирь, министр финансов, анатолийский кадиаскер и шейх-уль-ислам. Потому что на четыре части делится Алькоран, четыре халифа было у пророка, ветры дуют с четырех сторон света и четыре столпа поддерживают балдахин над султанским троном. Но в зале дивана присутствовал еще и пятый сановник - янычар-ага. Не предусмотренный ни традициями, ни кораном. Хранитель священного порядка Блистательной Порты.
Аззем-паша поднялся с подушки и промолвил, избегая пристального взгляда Нур Али:
- По воле аллаха ушел в царство вечного блаженства султан Амурат Четвертый, победитель персов. Мир праху его. Младший брат Амурата взойдет на престол, и наш долг - помочь ему управлять великой империей. - Он поднял голову и добавил, глядя на Нур Али: - Помочь империи.
Члены дивана приложили руки к груди в знак согласия.
Ибрагим ждал советников в тронном зале. Он стоял у трона, не в силах отвести от него жадного взгляда. Это золотое кресло, которое когда-то было навеки утрачено для него, стояло тут, рядом. Еще минута, еще мгновение - и вместо сырого тюремного пола - трон, покрытый дорогими коврами, со шкурой леопарда у подножия, с золотой короной над спинкой. И на нем можно будет сидеть день, два, год, всю жизнь! Еще минута… Ибрагим знает, что скажет диван, но все же волнуется в нетерпеливом и сладком ожидании.
Вошли сановники. Все, кроме шейх-уль-ислама, пали на колени и поцеловали султанскую мантию. Ибрагим дал знак рукой, чтобы они вышли, а тогда упал на трон и стал целовать его алмазные подлокотники, как целует изгой порог отчего дома. Он еще не знал, что принесет ему это дорогое кресло. По-детски всхлипывал, прижимался головой к бархатистой леопардовой шерсти, шепотом благодарил бога и в эту минуту, казалось, чувствовал себя человеком.