Днём, когда нас не мучает потреность в обороне и среди окопного быта можно выкроить несколько часов покоя, я вышивал, чинил обмундирование, играл в шашки и карты с товарищами, порой просто смотрел вдаль, вспоминая дом, стараясь отвлечься от дикой, пропитавшей меня усталости. Было время, когда мы рыли окопы без перерыва около недели, укрепляя свои позиции. Вот это был ад! Спина болела так, словно в нее воткнули арматуру, руки стирались в кровь, и, сквозь боль, я глядел в неподатливую, влажную землю, которую методично пытался прокопать, обливаясь потом, мучаясь. Но плоды этого труда спасали нас: окоп был и домом, и убежищем. Теперь французам и их союзникам сложнее нас атаковать, а с такими укреплениями, увитыми колючей проволокой, под защитой бетонных огневых точек, замаскированных пулеметов, заостренных бревен - достать нас почти невозможно! Это наш триумф. Ах, если бы заградительные сооружения еще смогли защитить нас от антисанитарии, инфекций, столбняка, газа, крыс...
Окопный покой сменялся атаками и контратаками, сотни и тысячи тонн стали обрушивали на нас свой молот. Свисток! Атаковать! Толпы мужчин с ревом, выставив вперед штыки, вылезают из окопа, словно сорвавшиеся с цепи псы войны. Во время обороны пулемёты выстреливали ленту за лентой, винтовки стреляли без перерыва, а французы всё шли, словно их было там, во вражеском окопе, тысячи! Они не боялись смерти, стоит их похвалить за это, но и мы были не робкого десятка. Смерть для нас была чем-то таким, чего перестаёшь бояться, а просто ждёшь, находясь в постоянном напряжении. Когда смертоносная орда в синих шинелях прыгала в наши окопы, тогда в бой шли штыки. Они были не совсем уместны в узких окопах, и тогда в руки браи орудия бандитов, а не солдат: саперные лопаты, дубинки, самодельные стилеты, кинжалы, топоры. В такой мясорубке можно было отдать жизнь, будучи самому заколотым!
Я бы не поверил, что стану таким монстром, у которого руки однажды вымазались в крови и грязи по локоть. Я считал, что не обделен крепкими нервами, пока не стал замечать, что схожу с ума от окружающего кошмара. Я стал безразличен ко всему, может это достоинство для солдата, и душевная гибель для человека. К войне привыкаешь. К этому если не привыкнуть – то тебе конец. Ты сам себя убьёшь. Внутри ты будто уже мёртв. Как писал один немецкий философ, умерший до этой Войны, мол "душа умирает раньше тела". Очень распространённая фраза от разных писателей, но только здесь она получает настоящее лицо.
Отбив атаку, мы шли в контратаку, добивая французов, и отгоняя их на свои позиции. Но там нас всегда встречали их товарищи, в свою очередь, закалывая нас, взрывая гранатами, сжигая из огнеметов, расстреливая из пулеметов. "Ничья земля" впитывала новые стоны, новые беды, новые потоки крови. И французский раненый солдат, и немец - равны в своей боли, в своем риске. Лазарет не знает своих и чужих!
Многие мои друзья уже в Вальхалле, раю для воинов, описанном в наших древних сагах. Кто-то из добрых лютеран в раю, а я, пожалуй, в настоящем аду, или Хельхейме. Это апокалипсис, гибель Богов, Рагнарек! Среди мертвецов обеих сторон нашли свое место и убитые лошади. Трупы их будоражили мои чувства больше всего. Мне было их жаль так жаль! Трудолюбивые животные, которых человек повел на эту затеянную человеком же, бойню, не были виноваты. Их кости лежали, чуть прикрыты грязью, омыты дождями, высушенные палящим солнцем. Поколения, нации, природа, животные, все смешалось, все страдало. Юнец, пришедший сюда умирать и убивать, старик, возможно, единственный мужчина в семье...Я знал одного такого - седовласый дед, угрюмый, помнящий лучшие времена. Никто не слал ему писем. Ждал ли его кто - либо в мирной жизни, в тылу? Я не знаю. Меня же ждала мать, я получил давеча письмо от нее:
"Любимый Эрих!
Сколь долго я не видела тебя! Ах, ты наверное, мужественный солдат, узнала бы я тебя если бы так внезапно увидела на улице? Вот уж не знаю, Эрих! Ты так редко пишешь. Но я понимаю, на войне нет времени на писанину. У Марии родился мальчик. Надеюсь, что на его век не будет того ужаса, который испытываешь ты, в столь юном возрасте. Пиши чаще, мы все ждем тебя, береги себя, вернись живым! Эрих! Я люблю тебя, сынок!"