— Может! — Наташе показалось, она только подумала, но, оказывается, произнесла вслух. — Хотя и не должна.
— Спасибо, — задумчиво ответил Петр Петрович, — я почему-то был уверен, что вы ответите именно так. Спасибо вам, потому что я попробовал, ну, насколько у меня хватило воображения, представить себя на вашем месте и понял, что не заслуживаю, вообще не заслуживаю ответа. Извините, я веду себя как дешевый провинциальный ухажер, но, верьте мне, я действительно никогда вот так ни с кем не знакомился. И даже сейчас ни на что не надеюсь.
— Почему же? — холодно улыбнулась Наташа. — Раз все это мне выложили, значит, на что-то надеетесь, а?
Петр Петрович стоял, опустив голову, как бы собираясь с мыслями.
Наташа подумала, что ошиблась, ни на что он не надеется, предел мечтаний для него именно высказаться. Иначе бы что-нибудь заготовил впрок. И сейчас, высказавшись, он, должно быть, испытывает не раздвоение даже, а растроение. С одной стороны — неизбежную опустошенность. С другой — судорожную освобожденность, невысказанное больше его не угнетает. С третьей — растерянность, что же такое сделать, как удержать Наташу?
В Наташе шевельнулось что-то похожее на зависть к легкости, с какой Петр Петрович снял со своей души тяжесть, мгновенную тяжесть, отметила про себя Наташа, он же сказал, что все началось, когда он вошел в парк, то есть от силы пятнадцать минут назад. «А я, — вспомнила Наташа, — тогда… после столба, когда отец и мать обалдевшими глазами смотрели, как я с разбитой мордой выползаю из машины, а потом несусь куда-то под дождем, ведь я с тех пор так и не высказалась! И моя освобожденность иного, совершенно иного, нежели у него, рода! Теленок! Кролик! Что он, собственно говоря, возомнил? Что стоит наговорить первой встречной разных глупостей — подумаешь, Древний Рим! я тоже знаю, там был этот, как его… Гай Юлий Цезарь, который делал сразу сто дел, — и она побежит за ним на задних лапках! Нет, старичок, погоди!» — странные мстительные мысли явились Наташе. Сравнение с проливом Босфор ее нисколько не взволновало. Конечно же она его никогда не видела. Босфор ассоциировался у нее с Дарданеллами, а оба эти пролива воспринимались исключительно как географические категории. Это потом Наташа приохотилась слушать Петра Петровича, это потом его слова и образы стали чем-то вроде зеркала, куда она смотрелась, забывая даже про красоту и свободу. Все это потом. А тогда Наташа оглянулась и увидела, что Бен-Саула и Лахутина сидят невдалеке на скамейке, а какие-то молодые люди уже заинтересованно прохаживаются перед ними, мерзко поскрипывая по песку подошвами. «Какое постылое однообразие! — подумала Наташа. — Ну ладно, они хоть молодые, а вон тот, в синем свитере… двухметрового роста, он довольно симпатичный, в принципе он может позволить себе знакомиться с девушками в парке, но старикашка! До чего же он обнаглел!»