Она, как всегда, красиво пела. В последнее время Бен-Саула ходила задумчивая. Дом моделей, где она работала младшим художником, повез показывать летние свои коллекции одежды в Казань. Бен-Саула почему-то отказалась от поездки. По утрам гадала. Нечего и говорить, что так называемое гадание являлось очередным пережитком язычества. Так, по словам Бен-Саулы, на протяжении тысячелетий гадали женщины некогда великого и могущественнейшего племени магов. Осуществлялось гадание при наличии сидящего в паутине голодного паука и некоторого количества предварительно отловленных мух. Муху надлежало поместить в паутину, и по тому, как бросится на нее паук, посвященное око читало будущее. Если же муха выскакивала из паутины, значит, гадание не состоялось. Опытные гадальщики знают, иногда и карты бастуют. Почему-то гадала Бен-Саула на железно-козлино-красный ковер, уже несколько недель спокойно висящий в магазине Художественного фонда. Для этих гаданий в верхнем углу окна содержалась священная паутина с красным пауком. Паук наглел, жирел, захватывал все новые и новые надоконные пространства. Вся верхняя часть высокого окна уже представляла собой многохитрое переплетение серебряных нитей — собственно паутину, какие-то перемычки, соединения, кошельки и так далее. Хозяйство паук завел солидное. «Почему ты гадаешь на какой-то паршивый ковер? — спросила Наташа у Бен-Саулы. — Зачем гадать на ковер?» — «А на что, по-твоему, нужно гадать?» — надменно поинтересовалась Бен-Саула. «Ну, не знаю, может быть, на судьбу?» — «Великие маги никогда не гадали на судьбу! — сурово ответила Бен-Саула. — Потому что относились к ней иначе. Видишь ли, единственная данность судьбы, так сказать, ее козырный туз — это смерть, непреложный факт, что в один прекрасный день человека не станет. Отсюда — мнимое могущество судьбы, священный страх перед ней. Великие маги не знали этого страха, потому что смерть для них была всего лишь переходом в новую — очередную — жизнь». — «Хорошо, — устало согласилась Наташа, так за все время и не сумевшая уяснить себе изменчивой сущности учения великих магов, — что поведал паук о ковре?» — «Странные вещи, — оживилась Бен-Саула, — он предсказал, что скоро я покину этот дом и… — она немного смутилась, — разные другие перемены». — «Лучше позвони в магазин, — предложила Наташа, — узнай, что там с этим ковришкой». Бен-Саула набрала номер. «Паук не соврал, — сказала она, положив трубку. — Ковер продан».
Да, у Бен-Саулы, как всегда, все получалось красиво. Наверное, она действительно не верила в судьбу и, следовательно, не подчинялась железным ее предписаниям. Не случайно же когда-то Бен-Саула сказала Наташе, что все получается у нее гораздо интереснее, чем даже она предполагает. И только сейчас Наташа сама была тому свидетельницей. Выходило, слова Бен-Саулы — не пустой треп. Впрочем, во всем, что касалось Бен-Саулы, Наташа давно отчаялась разобраться, так же, как и в сущности учения великих магов.
Итак, из забавного противовеса, смешного супермена Димочка превратился сначала в постылую тяжесть, а потом и вовсе в пустое место.
Наташа даже помнила, как это произошло.
Тот день они с Петром Петровичем провели в деревне, где у того остался от матери небольшой, но вполне крепкий домик. Время быстро летело среди густой одуряющей зелени под непрерывное стрекотание кузнечиков. Разомлевшей на солнце Наташе чудилось, они исполняют какую-то симфонию — необычную, но вместе с тем исполненную неведомого и глубокого смысла. Такой представлялась Наташе с некоторых пор и собственная жизнь. Петр Петрович, помнится, сказал ей, что этот день для него счастливый: ночью он закончил главный труд своей жизни — анализ социально-политической жизни Древнего Рима периода от битвы при Пидне до смерти Суллы, а рядом с ним Наташа, не будь которой, он бы этот труд никогда не закончил. Возвращались ночью на машине. Она быстро бежала вдоль леса, вдоль темных и освещенных деревень, мимо автобусных остановок, в глубине которых тлели красные точки сигарет. Недалеко от города, где главное шоссе пересекалось со второстепенным, происходило зловещее столпотворение. Мутный свет прожекторов, пожарная машина, «Скорая помощь», хмурый милиционер, раздраженно показывающий жезлом: проезжайте, проезжайте, не задерживайтесь, вас на сей раз это не касается! — все свидетельствовало, что произошла дорожная катастрофа. Так оно и было: на обочине, как бы склонив от ужаса голову, стоял недвижимый МАЗ с выбитыми стеклами, а в кювете прямо под исковерканным дорожным столбиком лежали колесами вверх разбитые в лепешку «Жигули», я рядом… нечто, накрытое то ли брезентом, то ли одеялом. Наташа успела разглядеть высовывающиеся из-под брезента или одеяла три пары ног, одни — детские. Петр Петрович тоже, естественно, все видел. Через минуту шоссе уже казалось совершенно обычным, а промелькнувшее… мимолетным сном. Дрожащей рукой Петр Петрович нажал кнопку магнитофона. Французский певец призрачной, хрупкой стеной (почему-то вдруг вспомнилось, что и его уже нет в живых) как будто отделил их от тех, лежащих под брезентом или одеялом. И с каждым мгновением стена неизбежно упрочивалась, потому что они были живы, ехали на машине, слышали музыку. «Боже мой, — прошептал Петр Петрович, — как мы беззащитны перед… всем. Мне не хочется жить, когда я думаю, что не в силах защитить тебя…»