— Никогда… — соглашался Володя.
А Андрей уже верил, что рому триста лет, что океанский прибой вынес бутылку под ноги неведомому, якобы прогуливающемуся по пляжу на Филиппинах дедушке, пропавшему без вести в первую мировую.
Таинственно светился маслянистый ром, как бы скрывая страшные тайны, нехотя булькал по пути в бокалы.
— Сейчас… — У Андрея дрожали руки. — Сейчас выпьем и… как будто перенесемся на триста лет назад. Ты пил когда-нибудь ром?
— Никогда… — шептал Володя, и Андрею даже становилось его жаль, такая готовность внимать была в его интонации, исполнять все, что пожелает Андрей.
— За нашу дружбу! — Андрей поднимал бокал, рассматривал на свет. — Чтобы она была такая же крепкая, как этот ром!
Володя тоже поднимал бокал, рассматривал на свет.
«Все, все повторяет за мной!» — автоматически фиксировал Андрей. Ему чудились пиратские клады, зарытые в прибрежный песок, бриги под черными флагами, кровавая Мэри, и еще одна Мэри — юная, чьим танцем наслаждались пираты в полночь, в их числе наверняка был и капитан Шарки — злодей с ледяным сердцем, ледяной душой, — он уже не мог согреться никаким ромом, а потому пил как жаба — бесконечно…
— Залпом, — скомандовал Андрей, и словно огненная струя устремилась в горло. Дыхание перехватило, покатились слезы. Потом блаженная теплота разлилась по телу, мысли начали горячиться, как кони.
Демон набирал высоту. Уютно было Андрею у него на крыле. Весь мир, казалось, принадлежит Андрею, все ему подвластно. Менялось и обличье демона. Отвратительное уходило, оставалось лишь пленительное. Все смешивалось в диковинном полете: ложь и правда, небогатый жизненный опыт Андрея и золотые его мечтания, неосознанные стремления и подспудные желания — все на мгновение обретало завершенность, призрачную гармонию. Некую картину мира создавал Андрей яркими придуманными красками, а Володя внимал восхищенно, завороженно.
Все в этой картине творилось и происходило по воле Андрея, но Володю не смущало, что Андрей, Андрей и еще раз Андрей занимает центральное место. Володе же места как бы и вовсе не предусмотрено. Володя был бесконечно благодарен другу уже за один лишь полет, потому что сам не умел фантазировать, не ведал, что придуманный мир слаще реального.
Но по-разному они ощущали высоту. Андрей знал, что неизбежно последует горькое приземление. Володя же опьянялся не затем, чтобы трезветь. У Андрея даже мелькнула мысль: неужели Володя всегда будет воспринимать его таким, каким он и сам-то себе кажется лишь в редкие минуты: другом белого волка и белого старца, неким загадочным властелином? Неужели Володя не понимает, что надо различать игру и жизнь?
Это показалось Андрею опасным и неразумным, хотя и ему тяжело было выходить из состояния свободного полета, когда начинала осыпаться позолота с крыльев, с каждым взмахом все более обнаруживалась их неприглядная перепончатость. Серые будни равнодушно зевали в лицо Андрею. Он умолкал. Давно ночь была на дворе. Где-то орудовали Толян и Семка. А Володя не желал возвращаться на землю. Он так и уходил переполненный фантазиями, пошатываясь, оглядывался на Андрея, как на бога.
Андрей оставался один. Тишина, казалось, пульсировала в пустой квартире. Андрей думал о Володе, идущем темной дорогой домой, где его ждут не дождутся грач Бисмарк, хомяк Трофим, такса Дельта с умными печальными глазами. Вся компания не спит, тоскует, смотрит на дверь… А вот Анюта уже, наверное, легла. Интересно, какую книжку она читает на ночь? Андрей вдруг отчетливо вспомнил их квартиру, где был всего один раз: желтенькие обои с черным штришком, как будто моросил дождик, красные растрескавшиеся шкафы с чистейшими тем не менее стеклами, стершиеся, но чиненые, аккуратненькие ковровые дорожки на крашеных полах, фикусы и герань в глиняных горшках на подоконниках… Вспомнил кровать Анюты — широкую, железную, с никелированными шариками, с подушечками — мал мала меньше — в изголовье… Раньше — до того как купили раскладной диван — на ней спала мать Анюты. Интересно, какие сны снятся на такой кровати?
Андрею сделалось душно. Он до пояса высунулся в окно. Однако звезд не увидел. Серые ночные облака ползли по небу. Андрей подумал, что имеется и еще кое-что, объясняющее, почему так преданно смотрит на него Володя, почему готов для него на все. Вспоминая квартиру, где живут Володя и Анюта, Андрей ощутил, какая разная у них — сейчас он думал только о Володе — и у него жизнь. Все, буквально все, начиная от истертых ковровых дорожек, школьной формы, из которой Володя давно успел вырасти, но новую ему не покупали, кончая грачом Бисмарком, хомяком Трофимом, печальной таксой Дельтой, — все имело для Володи четкую безусловную ценность, было оплачено собственной жизнью, закреплено ответственностью. Какая борьба, наверное, была предпринята с родителями, чтобы они позволили держать дома Бисмарка, Трофима, Дельту… Среди сплошных ограничений, в строжайших рамках, зная, почем в магазине хлеб, мясо и овощи, жил Володя. Какие фантазии, какой полет, когда кругом дела и обязанности? Помогать матери по хозяйству, ходить в магазины, стоять в очередях, кормить животных, ухаживать за ними… Какая игра? Андрей подумал, что в некотором роде Володя пленник, заложник. Лишь общение с животными помогает ему вырваться из круга. Но разве можно это общение, неизбежно переходящее в долг, во все ту же ответственность, сравнить с вольными полетами Андрея, созерцанием звезд сквозь потолок-окно на даче? Нет, подумал Андрей, такая свобода ему не подходит…