— Всё, — голос Гарри был мёртвым и тихим. — Дверь закрыта. Он остался на той стороне.
— То есть как? — пробормотал Снейп со смесью отчаяния и растерянности. — Но...
Он умолк, с силой стиснув пальцами собственные колени, но, похоже, даже не заметив этого.
— Он жив, — ободряюще сказал Гарри Трэверс, — он же сказал, что придёт не скоро и сумеет открыть дверь оттуда. Ты же не почувствовал его смерть?
— Зеркало! — напомнил Сириус, — Гарри, позови его!
Но зеркало, торопливо вынутое из чехла, отражало только самого Гарри. И никого больше.
— Я его не чувствую, — тихо сказал Гарри. — Совсем. Его... его нет. Совсем нет, понимаете?
— Ты и не можешь почувствовать, раз дверь закрылась, — авторитетно заявил Трэверс. — Проводит душу — и тогда придёт. А ты зови, как он сказал. Каждый день, в одно и то же время. Лучше на закате.
— Почему на закате? — тускло спросил Гарри.
Он не справился.
Не смог.
Не смог справиться с первым серьёзным делом.
— На закате и на рассвете грань между мирами истончается, — объяснил Трэверс. — Дозваться проще. Так что зови, теперь вся надежда только на тебя.
— Я буду, — тихо сказал Гарри, а потом встал и молча ушёл прочь, к океану.
Эйвери, который тоже сидел с ними, карауля ушедшего друга, молча смотрел на море, не замечая, как по его лицу текут слезы.
Снейп, посидев ещё какое-то время, тоже встал и ушёл куда-то, оставив Трэверса в компании Эйвери и Блэка.
Так и потянулись дни на острове — Гарри на закате звал Ойгена, сидя на берегу, Блэк и Трэверс стояли рядом, а Снейп и Эйвери, чуть поодаль, напряжённо всматривались вдаль. Тщетно.
Дни сменяли друг друга, собираясь в недели, недели складывались в месяцы, а потом — в годы.
Разросся разбитый на острове странный сад с голубыми и чёрными вишнями и поющей яблоней, каждый год на Рождество падал снег в радиусе десяти метров от роскошной пушистой ели, цвело белыми цветами и покрывалось алыми ягодами земляничное дерево...
Но никто не откликался на зов.
Обитатели соседнего острова, тем временем, тоже обжились, отстроив себе весьма своеобразные дома. Так, жилище Роули и Джагсона представляло из себя приземистый и простой дом, основательный и напоминающий обитель зажиточного британского фермера.
Вокруг дома Лестрейнджей вырос яблоневый сад — очень похожий на тот, что они оставили в Британии. Там не было экзотики вроде абрикосов на яблонях или поющих яблонь, зато все остальные деревья хорошо прижились и радовали обитателей обильным урожаем.
Руквуд, Долохов и Гиббон жили поодиночке, но если для двух первых это было их личным решением, желающих оспорить которое не нашлось, то последний с радостью разделил бы с кем-то кров. Но его не звали. Он вообще выглядел в здешней компании человеком лишним и случайным, и его присутствие, похоже, никого особенно не радовало.
А ещё среди обитателей второго острова гуляла сомнительная шуточка — "нас здесь семь человек и Гиббон!"
Гиббон делал вид, что ничего не слышит, однако же навряд ли это было правдой: с чем с чем, а со слухом у него не было никаких проблем.
Более того: в какой-то момент неожиданно для всех выяснилось, что Гиббон — музыкант.
Выяснилось это совершенно случайно, когда Трэверс купил где-то укулеле и решил научиться играть, но, поскольку музыкального слуха у него не было никакого, то репетировать он решил на втором острове.
Бывших коллег было не жалко, в отличие от Малыша.
Когда Трэверсу в очередной раз надоело мучить ни в чем не повинный, но на удивление капризный инструмент, и он оставил его в тени и ушёл курить под пальмы, Гиббон тихо подошёл и, уселись на песок, взял укулеле в руки, что-то где-то покрутил — и заиграл.
— Ты что, умеешь? — искренне изумился не поверивший глазам и ушам (вроде обычную сигарету брал!) Трэверс.
— Что тут уметь? — дернул левым плечом Гиббон. — Не виолончель же. И не скрипка.
Трэверс, который однажды, обкурившись, слушал игру на скрипке, а потом решил её повторить, нервно поёжился.
— Слава Мордрреду, — с чувством сказал он.
Гиббон лишь вздохнул в ответ, а потом всё-таки пробурчал себе под нос:
— Виолончель... вы разве же поймёте...
— Почему это мы не поймём? — возмутился Трэверс.
— Да потому что, — он безнадёжно махнул рукой. — Это музыка... искусство... а вы... эх!
— А мы тоже искусство ценим, — Трэверс решил обидеться. — Мы в кино бываем! А Малыш вообще недавно плеер купил, с музыкой!
— С музыкой? — уцепился Гиббон за одно из немногих знакомых ему в реплике Трэверса понятий. — Что это — плеер? Инструмент? Или что-то вроде граммофона?