Она появилась, когда он прождал уже полчаса, делая вид, будто пишет. Кроме них в кафе никого не было. Он вскочил.
— Доброе утро, мадам, — сказал он. — Теперь, надеюсь, вы не откажетесь со мной выпить?
— Да я вот Люсьена ищу, — ответила она, нисколько не заботясь, чтобы ее ответ звучал правдоподобно. — Нет, сейчас никак не могу принять ваше предложенье. Но если вы это всерьез… — Она облокотилась о стойку, откровенно выставляя себя ему напоказ.
— Безусловно, всерьез. Когда?
— Встретимся вечером в половине восьмого за углом у второго фонаря, — сказала она, и ему почудилось, что уж слишком бойко (похоже, не впервой) слетело с ее уст это место свиданья.
— Буду ждать, — сказал он, и она быстро вышла из кафе, а в дверях улыбнулась ему через плечо, и теперь, когда уже не к чему было притворяться перед самим собой, будто ему совершенно необходимо писать, он отправился пройтись по городу.
Вечером, спускаясь с малышом по холму, он чувствовал себя всесильным. Совсем как в детстве, когда ему доверяли тайну и он знал, что в некое определенное мгновенье ему будет дано ее раскрыть, и уж в этот миг он станет источником всепоглощающей радости. Ни за что на свете не выдал бы он тайну раньше времени, ибо сейчас, в ожидании того благословенного мига, он испытывал полузабытое, однако восхитительное ощущенье.
Тем самым, благодаря его приподнятому настроению, нынешняя встреча оказалась веселее, оживленнее, счастливее всех предыдущих. Они говорили об Африке, и Хилари рассказывал ему о поющих статуях Мемнона, о крокодилах, которые приплывают на зов чернокожих, о забытых римских городах, неожиданно обнаруженных среди песчаной пустыни. Они говорили о поездах, и Хилари рассказывал о транссибирском экспрессе, что идет от Харбина до Москвы две недели, о спальных вагонах и вагонах-ресторанах, о канатной дороге и фуникулере. Они говорили о детстве Хилари, об игрушках, которые были в его детской, — о коне-качалке, о трехколесном велосипеде, о роликах, о вигваме — ибо с какой стати теперь умалчивать обо всем этом? Теперь можно забыть об осторожности и осмотрительности. Впервые с тех пор, как он оставил Лайзу в Париже и уехал, он испытывал удовольствие, не задумываясь о своих прошлых и предстоящих страданиях.
— У меня был лев, и, когда его заведешь, он ходил, — сказал Хилари малышу. — Я делал так, чтоб он вышел из вигвама, и принимался в него стрелять из лука стрелами. Если попадал, я его перевязывал и изображал, будто он стал ручным и дружелюбным — уж очень обрадовался, что я ему помог.
Малыш спохватился, словно вдруг что-то вспомнил. Он аккуратно положил на стол красные перчатки и стал шарить в своем комбинезончике.
Хилари прервался.
— В чем дело, Жан? — спросил он.
— У меня тоже есть игрушка, — сказал он. — Хотите посмотреть?
— Конечно, хочу.
Малыш как безумный рылся в драном кармане и наконец вытащил маленького перевязанного безголового лебедя; до того Хилари видел его на сером одеяле, где лебедь валялся среди осужденной кучки.
— Вот моя игрушка, — выпалил он и внимательно посмотрел в лицо Хилари.
— Я принесу тебе игрушку получше, — чуть не вырвалось у Хилари, но вслед за тем он с удивлением осознал, что остановила его обыкновенная учтивость. Как странно, подумал он, учтивость, с какой я обошелся бы со взрослым человеком, взяла верх над моим естественным желанием дарить малышу.
Мальчик ждал слишком долго. Рука сжала отвергнутую игрушку. Хилари заметил, что у него дрожат губы, и с огромным уважением услышал слова:
— Он мне все равно нравится.
— И мне, — поспешно сказал Хилари. — В детстве у меня в ванне плавал совсем такой же.
— Правда? — недоверчиво спросил мальчик. Он раскрыл ладонь и с сомненьем посмотрел на изувеченного лебедя. — Ваш тоже был без головы?
— Да, но я все равно очень его любил.
Жан ласково улыбнулся.
— Я люблю своего лебедя как никого на свете, кроме Роберта.
— А Роберт хорошо к тебе относится?
— Очень даже, — рассудительно произнес Жан. Казалось, он напряженно думает, потом прибавил: — Роберт говорит: я люблю его больше всех на свете.
— Вот оно что, — сказал Хилари с облегченьем, однако, как ни странно, не без ревности к этой любви-взаимности, которую способен был предложить Жану Роберт.
— Сестра Клотильда забрала моего лебедя, — продолжал малыш, — а Роберт достал его из шкафа и отдал мне.
Хилари понял, что при такой уверенности Жан зачислил Роберта в свои защитники. И тут его осенило:
— Ты сестру Терезу любишь? — спросил он. — И сестру… как ее имя?.. сестру Клотильду?