Плохо, что Сеня заболел. Ну да ничего, все болеют, а потом поправляются.
Сеня тяжело дышал, измученный кашлем. Привалился спиной к стене, натянул на себя матрас.
– Тебе что-нибудь нужно? – спросил Кабан.
– Да нет вроде… Сигарет бы, правда… Мне легче, когда курю.
У Кабана остались две сигареты. Он отдал их Сене.
– Мы пойдем, ладно? Умудохались сегодня. Да и поздно.
– Идите, идите. Завтра приходите.
– Ясный пень, придем. Курево тебе принесу.
Кабан и Рина попрощались с Сеней и отправились спать на двенадцатый этаж. Спускаясь по лестнице, Рина задержалась и задумчиво сказала:
– Он совсем как моя мама… Перед самой смертью…
– Не каркай!
Кабану очень не понравились ее слова.
– Ложись со мной рядом, Рина, – предложила Оленька, когда они вернулись.
– Ага, щас! – возразил ей шепотом Кабан. – Мы по-другому ляжем… С краю – ты, потом я, потом она, а возле стены Медведь!
– Зараза, ты, Кабан.
– Тише!
– Блядь, ебучие рога! Заткните хавальники! – цыкнули этажом ниже.
– Все, все, Артемыч, спи, – откликнулся Кабан, узнав голос бомжа.
Угомонилась ночлежка. Заснула. Храпели, стонали, вскрикивали, скрежетали зубами, смеялись, плакали во сне ее обитатели.
– Кабан, а Кабан! – тихонько позвала Оленька.
– Че те?
– Трескацца будешь?
– Не-е – хорош на сегодня!
– А я буду… Дай!
Кабан порылся в карманах и протянул Оленьке баян с ампулой. Должок вернул. Пока Оленька казнилась, пытаясь найти в темноте вену, Медведь успел утухнуть, повернувшись носом к стенке. Кабан неожиданно обнял Рину. Она вздрогнула, но скорее от удивления.
– Не бойся! Я тебя согрею.
– О-о… – протянула Оленька, причем непонятно, то ли она словила приход, то ли поняла, как именно Кабан хочет согреть Рину.
А он тем временем уже запустил руку под кофту Рине и полез под лифчик.
– Нет! – твердо сказала Рина.
– Да хорош те, че ты, как целка?!
– Вот именно, что целка. И пока хочу такой остаться.
– Да, ты че? В натуре, что ли?
– Угу…
Кабан просто офигел. В этом подъезде все спали со всеми и, чтобы в пятнадцать лет кто-то на вокзале еще был целкой… такого просто быть не могло.
Он убрал руку.
– Ну, извини… А может, тогда так поразвлекаемся?
– Я же не совсем в твоем вкусе. Сам сказал. Никто за язык не тянул.
– Ты не смешивай вкус с сексом. Одно другому не мешает…
– А мне, значит, мешает.
Оленька тем временем уже поставилась. Ее взяло.
– Кабан-Ебун, блядь, копыта свои убери от нее! – вступилась она за Рину. – Ну, не хочет она! Непонятно, что ли? Ну, целка же… Че ты такое промораживаешь? Забыл, что Вага сказал?
– Женщина, знай свое место! – рыкнул Кабан, раздосадованный отказом Рины.
– Эй, вы там… бля… дадите людям спать или нет?! – донеслось снизу.
– Не напрягай девушку, – уже шепотом продолжала Оленька, расстегивая ему ширинку. – Давай я тебя поласкаю, пока вмазанная.
– Давай, – вздыхая, согласился он. – Хрен тебя разберет, лесби ты или не лесби?
– Это мои проблемы. Я разная. Тащусь, как хочу… Ты же знаешь.
– Ну и не отвлекайся тогда…
Рина свернулась калачиком и, едва успела закрыть глаза, улетела в сонное царство.
Электронные часы на руке у Медведя заверещали. Противно так. Медведь ставил будильник на шесть утра. Кабан мгновенно вскочил, посмотрел на свои – бляха-муха, шесть тридцать! Медведь медленно просыпался, позволяя себе понежиться пару лишних минут. Шоника уже след простыл.
– Миша, мать твою налево и направо, – Кабан пнул Медведя по ноге и тот сразу продрал глаза.
– Совсем оборзел?
– Кто из нас оборзел?!. Опять из-за тебя проспали! Если твои котлы тормозят, то будильник на половину шестого ставь! Поднимай девок, пошли!
Он схватил сразу два матраса и устремился вниз.
На лестницах уже никого не было. Все по расписанию сдали инвентарь и ушли промышлять. Кто в переходы петь, кто в метро – по карманам шарить, кто машины мыть, кто свалки ворошить. У каждого была своя специализация.
Тимоха-тридцать-рэ встретил занудными упреками, но Кабан мимо ушей пропускал его ворчание.
Медведь растолкал девчонок, они принялись торопливо расчесывать свои волосы, глядя поочередно в одно зеркальце.
Когда, намарафетившись, они выскочили из подъезда, Кабан не переставал психовать.
– Второй раз проспали! Че за херня началась?.. А этот хрен моржовый где – Шоник? Слинял и не разбудил. Ладно, потом с ним разберемся… Значит, так… Медведь, гони за колонками. Оленька, ты дуй к Ашоту за жрачкой. Я решу вопрос с Черенковым и заберу мобилы. Рина… Рина, иди с Медведем, он даст тебе гитару и мухой занимай место. Кто станет вязаться – скажи, что ты со мной. Можно тебе такое доверить?
– Можно.
– Ну, все! Должны в пять минут уложиться! А то место займут… И останемся, бляха, с дыркой от бублика. Погнали!
Медведь подхватил Рину. Рванули к Жене-охраннику. Он уже проснулся и даже успел отправить малолеток за пивом и хот-догами.
Медведь сунул Рине акустику и заторопил:
– Беги! Вставай на место и пой, что хочешь.
Рина закинула гитару за спину и побежала на место, прикидывая на ходу, что будет петь. Решила – Цоя. Правда, его песни не для ее голоса, зато была уверена, что не собьется. К ее радости, на их месте, у метро, уже пел Шоник. На чехле от гитары еще не было денег, значит, недавно встал. Ну и плевать, главное, успел застолбить место. На чехле сидела кукла. Рина подбежала к Шонику, благодарно чмокнула в щеку, свою щечку подставила для ответного поцелуя. Но Шоник лишь кивнул ей, отстранился, продолжая петь. Правда, он скорее хрипел, чем пел. Что-то с голосом у него случилось.
Он закончил бравурным аккордом и только тогда потянулся к Рине губами, расцеловал и объяснил:
– Дали сказал, что настоящий художник должен даже при конце света суметь нарисовать одну грушу! Так же и музыкант… Если он уже пропел куплет… Запомни! Какая бы херня ни случилась, он обязан допеть песню. И никогда не мешай петь! Никогда…
– Я не знала, Шоник. А кто этот Дали?
– Дали? Хер его знает, кто этот Дали… Сеня рассказывал. Но я толком не просек. Какая нам с тобой разница? Главное, думал правильно. А вы что, проспали?
– Проспали. Ты-то куда сорвался в такую рань?
– Дела были. На вагоны ходил. Думал, своих встречу. Но никого не нашел… Жрать хочу…
– Потерпи чуть… Сейчас Оленька принесет.
– Потерплю, куда деваться? Пока «Демобилизацию» спою…
Шоник подкрутил колки и загорланил «Демобилизацию» на цыганский манер. Выкомаривая проигрыш, крикнул Рине:
– Чего стоишь? Аскай!
Рина взяла кепку и стала работать. Слушателей было немного. Утро – все спешили по своим делам, только четверо остановились. Две девчонки и два парня. Ранние птицы. Послушали. Парни забашляли по чирику. Шоника это завело… В конце песни он выдал крышесносный проигрыш жестким, восьмым боем. Это значит, пальцев не жалел, сбивая их в кровь. Рина видела, что на девчонок игра Шоника действует, как стадол на Оленьку. Приблизилась к ним с жалобными, просящими глазами, но с веселым лицом – это еще уметь надо – протянула кепку. И сняла с них тоже по червончику. Хорошее начало.
Шоник кончил петь. Пришла Оленька с пакетом хот-догов и двухлитровой бутылкой «Бон Аква». Шоник ел за двоих. Девчонка спросила у Рины:
– Где ваш вечный романтик?
– Романтик? – не поняла Рина. – Шоник, кто у нас романтик?
– Какой он из себя? – в свою очередь спросил Шоник у девчонки.
– Ну такой… – девушка смутилась. – Я постоянно его здесь встречаю… Вечером еду на дачу, он поет. Рано утром возвращаюсь с дачи – он поет. Как будто и не уходит отсюда…