— Шампанское, здесь! — возмутился Анри.
— Пошли в другое место! — предложил Скрясин.
— Нет, нет, давай шампанское, но только не цыган! — вмешался Жюльен, поспешно усаживаясь. — Прекрасный вечер, не правда ли? — улыбнулся он. — В высшей степени культурный вечер! Я только об одном жалею: скандала не получилось.
— Прекрасный вечер, но требуется продолжение, — сказал Скрясин, не сводя пристального взгляда с Анри и Жюльена. — Во время заседания мне пришла одна мысль: надо бы создать лигу, чтобы при каждом удобном случае любыми способами выступать против интеллектуалов-перебежчиков.
— А что, если создать лигу, которая будет выступать против всех лиг? — предложил Жюльен.
— Послушай, — сказал Анри, обращаясь к Скрясину, — уж не грешишь ли ты чуточку фашизмом?
— Ну вот, — отвечал Скрясин. — Вот почему у наших побед нет будущего.
— Плевать на будущее! — заявил Жюльен. Лицо Скрясина помрачнело:
— И все-таки надо что-то делать.
— Зачем? — спросил Анри.
— Я напишу о Ленуаре статью, — сказал Скрясин. — Это восхитительный случай политического невроза.
— О, не скажи! Я знаю таких, кто мог бы дать ему сто очков вперед, — заметил Анри.
— Мы все страдаем неврозом, — сказал Жюльен. — И все-таки никто из нас не пишет александрийским стихом.
— Это верно! — засмеялся Анри. — Послушай, ну и вид у тебя был бы, если бы пьеса Ленуара оказалась хорошей.
— А представь себе, что Торез пришел бы танцевать канкан? Какой вид был бы у тебя? — спросил Жюльен.
— В конце концов, Ленуар писал когда-то хорошие стихи, — заметил Анри. Ламбер раздраженно пожал плечами:
— До того, как отказался от своей свободы.
— Свобода писателя — неплохо бы выяснить, что это значит, — сказал Анри.
— А ничего не значит, — ответил Скрясин. — Быть писателем теперь ничего не значит.
— Точно, — согласился Жюльен. — У меня даже появилось желание снова начать писать.
— Вы непременно должны это сделать, — с внезапным воодушевлением сказал Ламбер. — Теперь такая редкость — писатели, которые не считают себя облеченными особой миссией.
«Это в мой огород»,— подумал Анри, но ничего не ответил. Жюльен засмеялся:
— Ну вот! И сразу же меня облекают миссией: свидетельствовать, что писатель не облечен миссией.
— Да нет! — возразил Ламбер. Жюльен приложил палец к губам.
— Надежно одно лишь молчание.
— Боже мой! — возмутился вдруг Скрясин. — Мы только что присутствовали на потрясающем спектакле, мы видели доведенного коммунистической партией до низости человека, который был нашим другом, а вы говорите о литературе! Да вы просто не мужчины!
— Ты воспринимаешь мир чересчур серьезно, — сказал Жюльен.
— Да? Ну что ж, если бы не было таких людей, как я, принимающих мир всерьез, к власти пришли бы сталинисты, и я не знаю, где бы ты был сейчас.
— Успокойся, наверняка на несколько футов под землей, — ответил Жюльен.
Анри засмеялся:
— Ты воображаешь, что коммунистам нужна твоя шкура?
— Но моя шкура их не терпит, — сказал Жюльен. — Я очень чувствительный. — Он повернулся к Скрясину: — Я ни у кого ничего не прошу. Я радуюсь жизни, пока жизнь радует меня. Если она станет невозможной, я отдам концы.
— Ты покончил бы с собой, если бы коммунисты пришли к власти? — с интересом спросил Анри.
— Да. И настоятельно посоветовал бы тебе сделать то же самое, — ответил Жюльен.
— Невероятно! — сказал Анри. Он с изумлением взглянул на Жюльена. «Тебе кажется, что ты шутишь с приятелями, и вдруг замечаешь, что один из них принимает себя за Наполеона!» — А скажи мне, что ты сделаешь в случае голлистской диктатуры?
— Я не люблю ни речей, ни военной музыки, но как-нибудь выкручусь с помощью небольшого количества ваты в ушах.
— Ясно. Так вот, я скажу тебе одну вещь: ты кончишь тем, что вынешь вату и станешь аплодировать речам.
— Тебе известно, что меня нельзя заподозрить в любви к де Голлю, — сказал Скрясин. — Но ты не можешь сравнить, какой была бы Франция голлистов и Франция сталинизированная.
Анри пожал плечами:
— О! Ты тоже, тоже скоро начнешь кричать: «Да здравствует де Голль!»
— Не моя вина, что антикоммунистические силы сплотились вокруг военного, — возразил Скрясин. — Когда я хотел объединить левые силы против коммунистов, ты отказался.
— Раз уж ты стал антикоммунистом, почему бы тебе не стать милитаристом? — спросил Анри. И раздраженно добавил: — Какие левые силы! Ты говорил: есть американский народ, профсоюзы. А в своих статьях ты защищаешь Маршалла и иже с ним.